Раиф Шарафутдинов
Татарская жена
КНИГА ВТОРАЯ

Человеку надо жить долго, чтобы явственно различить в мозаике повседневных дел и случайных событий то значимое, что определило потом его судьбу. Большое видится на расстоянии, а история делается не только в столицах.

Прошло каких-то два десятка лет с тех пор, но как переменился мир. Кое-кого, по чьей воле сбитые в бригады массы ежедневно шли на подвиг, уже нет среди нас: они расплатились за ККЦ преждевременными смертями, ранними инфарктами Я говорил тогда пытавшемуся отойти после очередной оперативки Штинову: «Если вы не жалеете людей, пожалейте себя». Он не был жестоким человеком, он был романтиком и идеалистом, невольником великой стройки. Поэтому он не умел жалеть ни себя, ни людей.

Мы были достаточно молоды, а молодость не умеет унывать. Но у меня постоянно перед глазами, как только вспомню ККЦ, замерзшие пальчики нежных украинских комсомолок, соединяющих на трескучем морозе непослушные проводки на прогреве бетона.

Нас осталось немного, но и по прошествии лет, мы, которым довелось руководить возведением ККЦ, иногда встречаемся по поводу или без повода, вспоминаем минувшие дни. Далеко не каждому строителю выпадает участвовать в большой стройке, и мы расцениваем это как крупную жизненную удачу. Тогдашний главный инженер «Стройтреста» Владимир Аникин, считает строительство кислородно-конвертерного цеха самым масштабным свершением магнитогорцев третьего поколения.

Мы веселимся как некогда, разыгрываем, подначиваем друг друга, вспоминаем анекдотические ситуации, которые то и дело возникали на стройке. Родина не пожалела для нас государственных наград, вплоть до Золотых Звезд Героев. Но это бывшая наша Родина, Советский Союз. И все наши воспоминания и подвиги во имя державы оказались ныне как бы недействительными, девальвированными.

Возведение ККЦ стало последней стройкой социализма. Оно всколыхнуло великую страну, мобилизовало все ее ресурсы. Еще долго-долго ничего подобного по масштабам не произойдет в России — не хватит сил ни у народа, ни у государства.

«Стройка века» пришлась на перестроечные годы, мы действительно воспринимали реальность как вешний порыв, как решительный прорыв в светлое будущее. Но и сейчас мы не можем до конца осознать, кто стоял тогда за кулисами событий.

И надо иметь ввиду, что хотя Магнитогорск в тот период жил фронтовой жизнью — конвертером, каждый отдельный человек в своем особом мирке старался получить свой кусочек личного счастья — так, как его понимал. С присущими ему симпатиями, антипатиями, пристрастиями и слабостями.


Белая акация

— Цо хце паненка? — спросил Юрий Павлович. — Цо хце паненка?

Юлия Францевна бочком подошла к столу, пугливо кося взглядом.

— Цо хце паненка? Сигареты? Их ты, пшепрашам, не полу-

чишь. Иди к себе. Вот так.

Парижская графиня Юлия Иванова надрывалась с ленты магнитофона. «Далеко, далеко...» — жаловалась графиня Юлия.

Графиня Юлия, высохшая от времени, ветхая, как самый Ветхий завет, графиня Юлия Францевна, полная достоинства, удалилась к себе в комнату.

«Далеко, далеко...»

Тут пришел я с новой девушкой.

— Все гусаришь, старина? — спросил Юрий Павлович. Он повернулся к девушке: — В каком классе учишься?

— Она совершеннолетняя, — сказал я внушительно. — Нам

девятнадцать уже. Даже с гачком.

Моя дама в мини показала хозяину язык.

Мне в восемь тридцать выступать на телевидении. Вступить в прямом эфире, в соответствии с принципами гласности, в дискуссию с либералами. Без двадцати восемь я поднялся.

— Я с тобой? — спросила Саша.

— Пойдем,- сказал я.

В сумерках тенью скользнула в комнату Юлия Францевна.

— Цо хце паненка?- пробормотал Юрий Павлович сквозь дремоту.

Юлия Францевна, шарившая на столе, вздрогнула и вышла прочь.

Юрий Павлович включил телевизор. Перестройка. Позиции сторон. Все смотрелись очень даже пристойно.

Где-то через часик мы с Гогой уже снова сидели за столом.

— Ты видел? — Я открыл бутылку, которую принес.

— Я, наверное, воздержусь, — заколебался Юрий Павлович. — Сиделка на сегодня отпросилась, а тетушка сам видишь в каком состоянии.

«...и ваши плечики...» — ломался где-то там, наверно, в Нью-Йорке, Брюсселе или Мюнхене Теодор Бикель. Мы выпили по маленькой.

— А где мини? — спросил Юрий Павлович.

— Ляксандра-то? Действительно, она же была со мной. Похоже, старик, я забыл ее там, в студии. Она смотрела передачу в холле. Передача закончилась — то да се. Потом я уехал. Один. Надо бы, старина, ее как-то вернуть. Память, — пожаловался я. — Голова совсем другим занята.

— Я позвоню, попробую ее найти, — Юрий Павлович полистал спра-

вочник. — В холле девушка смотрит телевизор, ее зовут Саша. — И не отнимая трубки от уха: — Сейчас ее пригласят.

— Талантливая девка. Если поступит, если пробьется...

«Годы давно прошли, страсти остыли,

Молодость жизни прошла.

Белой акации запаха нежного

Верь, не забыть мне уже никогда», — пела графиня Юлия. Тихо стояла, вцепившись сухими пальцами в спинку кресла, Юлия Францевна. На неживом пергаментном лице видны были лишь глаза.

— Цо хце паненка? — засмеялся Юрий Павлович. — Не правда ли, хо-

рош романсец? Боже, сколько воспоминаний!

Старуха дернулась, скривила в брезгливой гримасе рот.

— Моя пани, дзень добрый, — вот и я продемонстрировал свои познания в польском. Протянул ей сигареты, щелкнул зажигалкой.

— Щвят вспулчесны — тен щвят окропны.

— Тен швят окропный, — повторил я, смакуя слова.

— Дженькуе пана, — сказала Юлия Францевна.

— Да, — ответил Гога телефонной трубке.

— Юрий Павлович, мне необходимо остаться здесь, — взмолилась Саша. —Святое дело.

— Влюбилась в помрежа, — догадался Гога.

— Бог с ней, — сказал я. — Пусть гуляет, пока молодая да свободная.

«Идет охота на волков, идет охота...» — хрипел Высоцкий.

Старуха хихикала, замусленная сигарета дрожала в ее неспокойных пальцах.

— Достаточной ей, — вмешался Юрий Павлович. Он забрал сигарету.

— Иди к себе.

«Тихо вокруг...» — зашептала графиня Юлия.

Гога собрался проводить меня немного. Вошла Юлия Францевна.

— Я не сумасшедшая,- сказала она. — Я хочу сигарету.

— Не давай ей, — сказал Юрий Павлович.

«Мадам, уже падают листья...», — вещал Вертинский.

— Почему?

— Она сожжет дом. Паненка, верни спички. — Юрий Павлович достал

спички из ее кармана,

— Я не сумасшедшая, — хныкала старуха.

— Пошли, — сказал Гога.

«И на цыганском факультете...»

Юрий Павлович вернулся через четверть часа. Затоптал в комнате старухи тлеющее одеяло.

— Красная рвань — белая дрянь! Господа офицеры — товарищи!

Где вы! Все в преисподней, на одной сковороде, — хихикала в углу за шкафом Юлия Францевна. — Страшный мир, страшный мир. Окропны.

— Цо хце паненка?- взмолился внучатый племянник. — Цо хце паненка?

Он нажал на клавишу магнитофона.

«...образование получил», — допел Бикель фразу.



45

Никто не говорит об этом вслух, но все мы ощущаем ущербность своего положения в современном мире. Страна формально вроде бы признает нас героями, но в родном городе мы будто бельмо на глазу у всех. Похоже, некоторые опасаются, что мы будем претендовать на собственность. Нет, не будем. Владейте, эксплуатируйте, пользуйтесь тем, что создано поколениями наших предшественников и в конце XX века тысячами стройтрестовцев. Всем, что было свершено, сделано в другое время, в других условиях, в другой стране.

— Это, — объяснял в свое время и по другому поводу умудренный жизнью журналист Гоголадзе, — комплекс несоответствия общественной значимости индивидуума и его места в иерархии. Таким комплексом очень часто страдают среднего звена госслужащие, так называемые бюджетники. С одной стороны, они несомненно являются служивой элитой государства, а с другой, чисто материально и психологически, они совершенно не защищены от произвола властей. Чаще всего им отводят роль обслуживающего персонала. Отсюда разлад в сознании, завышенная самооценка и агрессивность одних, распад личности под влиянием алкоголя других.

Тот же Аникин прошел через десятки весьма значимых советских строек. Но именно ККЦ отнял столько физических, моральных и интеллектуальных сил, что дни и ночи этой стройки остались незабываемой вехой в судьбе. Масштабы стройки были необозримы, но также необозримы были возможности строителей. Казалось, их с распростертыми объятиями ждали в каждом министерском кабинете, на каждом машиностроительном заводе, в любом обкоме, горкоме, райкоме.


Это было, было...

Те, кто дорожат данным словом, с гордостью рапортуют съезду о своих трудовых достижениях. С передовиков берут пример товарищи.

День открытия съезда партии знаменателен еще и потому, что он олицетворяет как бы финал предсъездовского соревнования и начала большого пути, который предстоит всем нам пройти в двенадцатой пятилетке.

Завтрашний день должен начаться ударным трудом в честь рабочих дней XXVII съезда. Качество нашей последующей работы во многом определит ускорение темпов, которое мы сумеем принять в дни работы съезда.


46

Строители ККЦ, не догадываясь о том, делали исключительное дело в экстремальных условиях. Они не могли предполагать, что XXVII съезд КПСС, это, в сущности, последний форум великой партии. Что им отпущено на выполнение задания минимальное время, потому что годы социализма во всем мире уже сочтены. Показательно с каких позиций рассматривают ныне события тех дней прозревшие ныне партийцы, чьей задачей было идеологически обеспечить стройку.

— Кто-то знал точно, что вот-вот наступит порядок, когда выживает сильнейший. Наверняка была тайно провозглашена вторая индустриализация в огромной стране, и чья-то могущественная рука вычеркивала из заветного списка целые отрасли, потому что придание им современных качеств требовало непосильных затрат при долговременной отдаче. Так, стали отмирать легкая, пищевая промышленность, машиностроение, станкостроение. Для экономии денег был заморожен, несмотря на вбитые уже в него миллиарды, широко разрекламированный БАМ, но были сосредоточены средства на восстановлении энергетических ресурсов, мощностей по добыче золота и алмазов, нефтегазовых, лесных, горнорудных предприятий, заводов цветной и черной металлургии. При смене формации в стране предполагался какой-то, достаточно солидный задел, обеспечивающий при определенных условиях безболезненный передел собственности. В этот переходный период обнищавшие в одночасье люди должны были выживать только благодаря доходам государства от сырьевых возможностей страны.

— Кое-кто еще за пятилетие до развала страны предвидел крах системы и стремился смягчить удар, — откровенничал городского масштаба экс-партайфюрер. — Чтобы понять это, полезно рассмотреть внимательнее силы и средства, брошенные на тот же ККЦ, и оценить результаты усилий. Ведь не случайно так удачно сошлось сразу несколько факторов. Большим энтузиастом строительства ККЦ выступил первый секретарь обкома КПСС Геннадий Ветров, очень энергичный, увлекающийся человек, металлург по основной профессии. В Москве идею поддерживали зампредсовмина СССР В. Дымшиц, руководивший «Стройтрестом» в годы Великой Отечественной войны, и глава Минтяжстроя Н. Золотов. Первым заместителем у него был Михаил Иванович Почкин, Герой Социалистического Труда, взрывная натура. И, конечно, необходимость начинать стройку прямо сейчас, немедленно, осознавали директора меткомбината — Л. Радзиевский и потом сменивший его И. Ремезов.

Несомненное подстегивающее значение для ускорения строительства имели ежемесячные выездные заседания секретариата обкома, проходившие непосредственно на стройке. В них принимали участие руководители всех без исключения занятых на возведении ККЦ организаций. Спрос был жесткий, это, понятно, дисциплинировало исполнителей. Присутствовавшие вносили свои предложения и замечания, делали для себя выводы. Весь ход секретариата протоколировался и даже записывался на магнитофон.

Кроме того, еженедельно проводились по три оперативных совещания. Такие совещания тоже обязательно протоколировались, исполнение проверялось.

Исполнительность решений была на уровне 70 процентов. Надо сказать, это очень неплохой показатель исполнительности даже для тех строгих тоталитарных нравов. Хотя на чей-то поверхностный взгляд могло показаться, что многое на конвертере происходило спонтанно, по велению складывающихся обстоятельств. Так, по всей территории комбината как будто хаотично переносились и устраивались новые железнодорожные и автотранспортные магистрали, электрические сети, всевозможные продуктопроводы. Срочно проектировались совершенно новые производства, такие, как ремонтное предприятие ЦРМО-3, установка по переработке конвертерных шлаков. Вообще, территория ККЦ была сильно разбросана. Например, доломито-обжиговый завод по производству извести строили в десятках километров, в округе районного центра Агаловка, а шлак вывозили в рудную выработку на горе Магнитной.

Для основного ядра ККЦ площадка была выбрана на шлаковых отвалах, покоящихся на сложном из-за близости поймы Урала, а также по геологии грунте. Особенности площадки заключались в том, что сами отвалы были высотой до 30 метров, от нулевой отметки до естественных отложений грунта было порядка 10-11 метров — шлака доменного, мартеновского, золоотвалов, колошниковой пыли. Все это вместе со скрапом, большим количеством скордовин. Встречались и танки со времен войны, самоходные орудия там выкапывали. Основание фундаментов скрапного пролета в связи с этим устраивалось на просто уплотненных шлаках: частично на доменных плотных шлаках, а в основном — на забивных сваях, которых было забито позднее более 20000 кубометров. И на буронабивных сваях — около 600 штук под отделение непрерывной разливки стали, там, где ожидались очень высокие нагрузки — должны были действовать 500-тонные краны.


Цензор и репортер

Они был любовниками — репортер местной газеты и редактор ЛИТО. Когда у них начался вялотекущий роман много лет назад, она была шикарная блондинка чуть за тридцать, он двадцатипятилетний молодой человек.

Когда у них все началось, она была замужем, он холост. Через какое-то время ее семья распалась. Он женился на коллеге, но потом тоже расстался с женой.

Им было уже за сорок, когда они официально скрепили свой союз. Это было их ошибкой. Ее уволили с работы без объяснения причин, несмотря на то, что она была представлена к награждению орденом за долголетний безупречный труд на цензорском посту.


47

На пике Перестройки в город вернулся мой старый соученик и приятель Борис Костенко. Он прошел на серьезных постах ряд крупных строек, в частности, был главным инженером СУ в Волгодонске, и, понятно, я нашел ему не последнюю должность в «Промбетоне».

Через какое-то время он предложил мне вместе вступить в кампанию по выборам в городской Совет.

— Пойми, сейчас время смутное, откажись от своего коммунистического прошлого. На его критике тебе будет очень легко сделать политическую карьеру. Тем более в Магнитогорске, где каждый второй пострадал от сталинских репрессий.

— Тебе, инженеру, это очень надо? — спросил я его без обиняков.

— Неужели ты не видишь, что партия и страна на глазах расползаются по швам? — возразил он. — Даже в Политбюро возникают нешуточные разногласия, и никто не пытается это скрывать.

Но я не испытывал радости от того, что страна разваливается, что устои, на которых я был воспитан, рушатся.

— Наша главная задача — построить ККЦ в срок. Это наш долг перед народом. Я придерживаюсь такой точки зрения и тебе того же советую.

— Ты просто не представляешь, что у нас будет через какой-то год, — сказал Боря. — Я считал тебя дальновидным человеком.

Оказалось, что он из семьи репрессированных, но у нас в городе, во всяком случае, в среде нашего поколения, было не принято выносить на обсуждение подобные вопросы. Три четверти населения Магнитогорска вышло из бараков.

Костенко стал яростно высказываться с антикоммунистических позиций, публично сжег свой партбилет, позже был избран в городской Совет. В самый разгар строительства он неожиданно поднял на страницах одного влиятельного центрального издания вопрос — зачем ККЦ на шлаковых отвалах строят? Говорят, японцы хотели эти шлаковые отвалы купить и выплавлять из них металл, а мы буквально на золоте строим цех. Мол, это не по-хозяйски.

Самодеятельность моего старого друга вызвала недовольство руководства стройки, прежде всего, разумеется, партийного комитета. Партком комбината потребовал уволить Костенко, потому что все равно с ним никто не будет иметь дела. Я просил оставить Бориса под свою ответственность.

— Неужели ты всерьез считаешь, что этот вопрос всесторонне не рассматривался металлургами? — спрашивал я у него.

— А когда его было рассматривать? — Костеныч был непреклонен. — Просто других подходящих площадей поблизости нет. Ведь надо, чтобы ККЦ находился недалеко от доменного производства, потому, что необходимо на конвертер жидкий чугун привезти, а также надо, чтобы ближе и дешевле были все сети коммуникаций — тепло, вода, энергетика и так далее. На золоте строим ККЦ, — повторил он упрямо.

— Пока ты на стройке, — начал злиться я, — ты не сторонний наблюдатель, ты строитель. Тебе нет никакого дела до металлургических проблем. Да нас, строителей, и не приглашали участвовать в этих дебатах. В чем ты прав, в шлаках очень много есть включений металлов. Но сегодня шлаки сепарируются с помощью специального оборудования. И, наверное, берут оттуда достаточно полезных веществ. Уверен, что все это используется эффективно.

— Можно было сначала просеять этот шлак, извлечь металл, который похоронили под основанием цеха — если бы, конечно, к делу подошли рационально, — стоял на своем Борис.

— Ты, похоже, стремишься выйти на всесоюзную арену как политик, — догадался я.

— Я все сделаю для этого, — сказал Костеныч. — И если действовать в одной упряжке, мы и подобные нам могли бы многого достичь: открытости общества, свободы слова, равенства всех перед законом, честных и свободных выборов.

В конце концов, мы все же сошлись на том, что площадка строительства была, наверное, единственной, где можно было воздвигнуть кислородно-конвертерный цех. Очень много проблем решалось комбинатом и проектировщиками при выборе этой площадки.

Мой отец хорошо знал Костенко еще с нашей студенческой поры.

— Ты сделал большую ошибку, что поставил свою судьбу в зависимость от настроений этого обиженного, — сказал он. — Ты не сможешь чувствовать себя в безопасности, пока он рядом с тобой.

Вообще от друзей юности, как оказалось, одни неприятности. Старый кореш Кэп сумел вляпаться в какую-то аферу с поляками, строившими стан «2000» горячей прокатки. Вроде как толкнул им пару вагонов стройматериалов, а их задержали на таможне.

Если бы я не чувствовал себя в какой-то мере виноватым перед Кэпом из-за Фани, я бы в это дело не влез.

Я с детства был воспитан в убеждении, что воровать у родного социалистического государства нехорошо. Но вот поступился своими принципами, покрыл Кэпа. Ну не сидеть же ему было в самом деле.


День первый

...Но самое главное событие произошло к концу смены, когда коллег-журналистов уже на стройке не было. В вагончик радиогазеты ввалился кряжистый, с темным обветренным лицом человек. Одежда его была покрыта ледяной коркой. Главный технолог Дмитрий Александрович Катасонов представил пришельца: «Литвинов, начальник участка Союзшахтоосушения».

Через несколько минут по радио было объявлено требование о соблюдении людьми осторожности, потому что в систему водопонижения подан электрический ток. Строительное водопонижение начало действовать, а это значит — можно дальше развивать строительство! И прежде всего, углублять котлован, поскольку уже не будет страшен выход грунтовых вод.

Позже мы с Василием Александровичем вспоминали это событие, по сути, знаменовавшее новый этап стройки. Сроки пуска водопонижения поджимали, и люди из Союзшахтоосушения трудились круглые сутки — в три смены. В последние перед пуском дни начальник участка, слесари и электрики вообще не уходили из котлована. Было много трудностей. Людей то и дело окатывало ледяной водой. Но все же они выстояли.

Уже на следующий день участок Литвинова стал переходить на новое место, готовить новое кольцо системы. А на отделении перелива чугуна (его тогда называли «яма перелива чугуна». И впрямь должна была получиться глубокая — почти на два десятка метров — яма) заурчал мощный экскаватор.

К весне стала добавляться техника, прибывать люди.

Союзшахтоосушение давало фронт работ для исполнителей то на одном, то на другом участке. Бригады действовали бесперебойно, буровые станки вгрызались в тяжелый шлаковый грунт и день, и ночь.



48

Я вновь занял пост начальника СУ «Промбетон», возвратившись из главка, в период подготовки к строительству ККЦ. Штинов, затем Селюков стали заместителями управляющего «Стройтрестом». Возводили мы тогда эстакаду разгрузки мартеновских шлаков, убирали с территории все. Делали спецавтодорогу по вывозке шлаков, для этого освобождали трассу.

Работа меня захватила, она нравилась мне. Ведь известно, если труд в тягость, то он ни морального, ни материального удовлетворения не приносит. Фаня сказала, что, глядя на меня в ту пору, она поняла, чему прежде всего должна учить подрастающую дочь — надо как можно раньше ей найти себя. Так будет легче потом определиться в жизни. Похоже, она так допекла Динку своими поучениями, что та спросила: «По-твоему, моя цель — ходить, как ты, на работу каждый день?» На кого останется страна в XXI веке, подумал я, совсем как мой отец.

— Сформулировать цель очень сложно, — сказал я тогда рассудительно. — Есть мечты, есть желания, а есть цель, которую мы во что бы то ни стало пытаемся достичь. Не всякому взрослому это удается.

— А у тебя есть цель?

— Да, построить в срок ККЦ, — простые вопросы требуют простых ответов. Чем проще, тем лучше.

Люблю работать легко, среди единомышленников, когда отчетливо понимаешь, к чему стремишься. Мы сносили все на отведенной территории, ведь там было много сооружений. Формировали контуры будущей стройплощадки. Эстакада разгрузки мартеновских шлаков — объект в целом ничем не выдающийся, а вот спецавтодорога строилась для гигантских большегрузных БелАЗов, чтобы увозить с отвалов в грандиозную выработку под горой Магнитной накопленные за десятилетия отходы металлургического производства.

На вывозе шлака уже были задействованы 27-тонные БелАЗы, но было известно, что вот-вот прибудут 40-тонные самосвалы. Значит, надо было рассчитывать на эксплуатацию 40-тонных БелАЗов. Шлак вывозил комбинат — целенаправленно, до планировочной отметки. А когда ее достигли, передал эту работу «Стройтресту». Дальше котлован копали мы сами, возили грунт и БелАЗами, и КрАЗами, другими большегрузными автомобилями.

Первая особенность строительства спецавтодороги — жесткие, очень жесткие бетоны. Приходилось думать и изворачиваться, применять какие-то технические новшества, чтобы укладывать бетон. Вторая — там, в основном, был применен бетон не на цементе, хотя и бетон на основе цементов использовался тоже.

Тяжелый бетон требует не более 40 минут от момента приготовления до момента укладки. Если на заводе чуть погуще раствор сделали, то этот промежуток времени еще сокращается. Приспособились на бульдозер, на трактор вешать лопату, разравнивать. Применять особое вибрирование, чтобы бетон набирал прочность за сутки. Была там замечательная марка, до 600-й доходила.

Ширина дороги 8 метров, 4 метра — полоса движения для БелАЗа. Обгон там был запрещен, скорость ограничена. Сложность не в самой дороге, а в том, что она пересекала поперек практически весь комбинат. Водоводы — усиление полотна, всевозможные переносы, железные дороги — опять усиление.

Коммуникаций на комбинате очень много, нужно каждую подземную магистраль найти, откопать, осмотреть, исследовать, усилить, а если потребуется, и вынести. Ну и не пренебрегать уклонами, контруклонами тоже. Зеркального качества поверхности полотна мы, естественно, не достигли, хотя звучали такие требования. Но прежде всего оно должно было быть прочным, во-вторых, не скользким, в-третьих, ровным, чтобы БелАЗ шел, не качаясь. Вся хитрость была в подготовке основания дороги — нужно было обеспечить надежное прочное его бетонирование.

Дороги мы до этого никогда не строили, само по себе дорожное строительство, как оказалось, отличается от обычной стройки. Здесь свои условия. Для мастеров, прорабов, занимавшихся дорогой, это была совершенно новая работа.

Делать фундамент под оборудование, под здание — это одно, а тут совсем другие требования, технология, условия производства. Другой бетон, новая система укладки, заглаживания — все непривычное.


«ДЭТ» и характер

...Пересекаю ровную, плотно утоптанную площадку из конца в конец. Пейзаж вокруг фантастический. Низкого зимнего солнца не видно за причудливо изломанными нагромождениями шлаковых отвалов, образующих край котлована. Под ногами тоже чуть припорошенный снегом черно-бурый доменный шлак. Далеко впереди, где кончается гладкая, как футбольное поле, распланированная площадь, толкает с упорством жука-скарабея громадную кучу грунта бульдозер «ДЭТ-250». Звук мотора из котлована уносится прямо вверх, в морозное небо. Пока не вступают в дело взрывники, в котловане царит тишина.

Бульдозер замер, из него выбрался навстречу мне Виктор Сергеевич Нечаев. Рядом с человеком машина выглядит совсем уж огромной.

...Тяжелую машину подбросило, как мячик. Виктор Сергеевич тронул рычаг. Да, коварная штука этот шлак. Хотел Нечаев разрыхлить «клыком» бульдозера кучу монолитного на вид грунта, а он и без того оказался рыхлым. Вот поэтому Виктор Сергеевич время от времени покидает машину, выходит на разведку. Бродит среди застывших волн доменного шлака, что-то прикидывает.

...Машину вдруг затрясло, в ее урчании послышалась жалоба. Да могучий ли «ДЭТ» это?

Осторожно, будто успокаивая, вдыхая силы в нервно подрагивающую машину, Виктор Сергеевич сдал назад.

— Вот он, миленький!

За лопатой бульдозера стал виден обнажившийся из-под шлака «козел». Тонн на пятьдесят, не меньше. Лет двадцать, а может, и тридцать назад этот «козел» уже испытал волю человека, человек извлек его из доменной печи и выбросил сюда, в отвал. И вот «козел» опять возомнил себя непреодолимым препятствием.

«ДЭТ» отступил, но не отступил человек. Секунда на раздумье, и снова вперед. Неуловимое изменение плоскости угла атаки, натужный вопль «ДЭТа», и «козел» поддается. Он опять в отвале, теперь навсегда. А в выровненном, очищенном от «козлов» и скордовин котловане вырастет чудо-цех километровой длины и ширины, высотой с двадцатишестиэтажный дом. На грунте, выработанном еще первостроителями, вырастет новое производство, предприятие, шагающее в двадцать первый век...


49

В то время инженеры авторского надзора очень часто приводили убийственный пример: вот Атоммаш в Волгодонске начал разваливаться.

— Как раз поэтому мы очень внимательно следим за состоянием бетона.

Причина разрушения зданий и сооружений на Атоммаше, как показал анализ, была прежде всего в некачественной исследовательской работе. Гидроизыскания там, конечно, были проведены, но основания посажены на просадочные, лессовые грунты. Не учли проектировщики этот момент. Где-то сэкономили. А у нас надежность проектирования «нулевых циклов» предусматривалась 100-процентная, несмотря на то, что до нулевой отметки под фундаментом еще 5-7 метров шлака было.

Но все же волгодонские прецеденты и стали главной причиной увольнения Бориса Костенко с поста начальника техотдела «Промбетона».

— Депутат-то он депутат, но инженер никудышный, — решили в парткоме.

Тем более, что ниже «нуля» опять шли речные илы, и от них следовало ожидать любых сюрпризов. Грунтовые воды располагались очень близко.

Увидеть это простым глазом невозможно. Но мы сумели избежать сколь-нибудь значительных хлопот, связанных с тем, что местами, на отделении непрерывной разливки стали, появились неявные просадки фундаментов. Никто не хотел рисковать и брать на себя ответственность, мы начали там заливать буронабивные сваи, и, в общем-то, все благополучно закончилось.

А в целом, скажу без ложной скромности, все наши основания были изготовлены прочными, забот с ними никаких не было. Мы не согнули ни одного анкерного болта, хотя их были сотни тысяч поставлены. Промбетоновцы совместно с монтажниками работали, используя кондуктора в небывалых масштабах — это наше достижение, я считаю.

А где-то глубоко была крепкая, надежная скала. Уже одно это требовало применения совершенно для нас непривычных технологий и нестандартных инженерных решений, которые потом, для сокращения сроков строительства, принимались сотнями и сотнями.

Проектировщики очень осторожно подходили к устройству основания. Применялись мощные сваи «40 на 40». Несущие способности их были до 220 тонн. Сначала они при забивке не пошли, арматура слабая оказалась. Потом решили, что нужен наконечник стальной. А после пришли к выводу, что требуется набалдашник — верхнюю часть сделать металлической, стальной. Подобрали подходящие копры, пришлось купить их в Японии, Финляндии.

Чтобы заставить импортную технику эффективно действовать в наших условиях, мы к копрам свои болванки начали приспосабливать. Наша механическая служба вместе с главным механиком Кригером свои оригинальные копры сделала.

Лаборатория провела более тысячи испытаний шлаков, прежде чем посадить какой-то фундамент. То есть это все тщательно делалось.

Это было начало строительства конвертерного цеха. Технической документации еще практически не было. 1986 год был подготовительный. Мы откопали котлован, до отметки «минус 5» грунт сняли. После этого мы на электромашинном помещении № 4 (это в конце МНЛЗ) стали забивать сваи теми копрами, которые у нас были — легкими тракторными копрами с ударной частью в 1,6 тонны. В то время существовали новые дизель-молота с ударной частью 3,5 тонны — какие-то оренбургские заводы делали такие, но у нас их не было. Зато имелись нашей разработки старинные копры с пятитонной болванкой (эта болванка по направляющим ударяла по свае). Но хоть эффект оказался больше, чем от легкого молота, сваю мы забить не смогли в этот шлак...

Только потом до нас дошло, что надо провести сепарацию шлаков, скордовины все убрать. В одно из воскресений я еще раз убедился, что не идут дела: сколько и чем ни бей — если инструмент попал на скордовину, ты ее не пробьешь. И оголовок сменили, и сечение сваи увеличили, и арматуру укрупнили, а дело не идет совершенно. Я тут же, без согласования с Гипромезом, распорядился экскаваторами снимать слой шлака, сепарировать его и укладывать по новой теми же экскаваторами. То есть до отметки заложения шлака вытащить все скордовины, удалить металл, включения всевозможные и только после этого, опять уложив шлак в основание до отметки «минус 5 метров», приступить к устройству или забивных, или буронабивных свай. Или к укладке другого основания.

Таким образом, мы всю площадку обработали, за исключением скрапного пролета, и забивка свай пошла у нас как по маслу.

К тому времени на стройке имелось уже три УЗТМа: два из них нам поставили новых, еще один был снят с гранитного карьера. Если бы не пятикубовые УЗТМы, мы в котловане ККЦ ничего не смогли бы сделать. Экскаваторы в 1,6 куба, в 1,25 куба здесь не смогли бы справиться. УЗТМы работали круглые сутки без выходных, на них были сформированы бригады, экипажи из лучших экскаваторщиков. Они и обеспечили успех в устройстве «нулевого цикла».

Нам поставили новую автомобильную технику...

Лет через пятнадцать после тех памятных событий, уже на рубеже веков, Иванов вдруг воскликнул:

— Конструкторы «Стройтреста» когда-то создали свой кран. И вот вчера я встретил действующим этот механизм.

На строительстве ККЦ, вспомнил я в свою очередь, Кригер со своей конструкторской группой запроектировал специальные плиты для того, чтобы уплотнять шлак. К тому же соорудил два копра с 15-тонными болванками — ими и забивали сваи. Уже потом подошли японские копры. Но свои, «самопальные» копры (потом их стало пять) у нас работали до конца. Там, где нужно было действовать в тяжелых условиях, наши копры показали себя лучше.

Министр строительства Баширов поставил задачу: в день «Стройтрест» должен забивать сто свай — и по сто свай каждый день мы забивали почти два года. Их прежде надо было изготовить, но для этого поначалу не имелось требовавшихся мощностей. Мы открыли большущий полигон, построили камеры. Поставили козловой кран, башенные краны. На «Ремстроймаше» специальные станки изготовили для арматурного цеха — чтобы самим крутить арматуру свай.


Сироты

— Знаешь, как это бывает? — спросил он, и в голосе его слышалось отчаянное желание объяснить все до конца. — Это налетает, как вихрь, как тайфун, как лавина, и захватывает всего тебя без остатка. А когда ты начинаешь ощущать, что времени тебе отпущена самая малость, то совсем теряешь голову... Поэтому не думай, будто мы забыли тебя на том проклятом перекрестке намеренно. Просто накатило это, а времени в запасе не было совсем.

Девочка сидела к брату спиной и, казалось, совсем не слышала его слов. Но стоило ему коснуться, ее, как над острым плечиком метнулись глаза, полные слез и дерзкой решимости.

— Ты всегда так говоришь и никогда — правду. Ну, скажи: я уже все забыл, меня не мучает память. Скажи: ты мне мешаешь, путаешься под ногами, я устал от твоих слез. Скажи — а ты ведь часто так говоришь: глупая девчонка, мне надоела твоя глупость, я ненавижу глупых людей... И не рассказывай мне про это. У этого есть свое имя, но я не хочу его знать.

— Прости, малыш. Нам не хотелось тебя обидеть. У меня до сих пор скребут по сердцу кошки, стоит вспомнить твое лицо, когда мы уезжали. И мы никак не могли понять, как случилось, что мы уехали без тебя. Потом: решили, что всему виной это, а время торопило нас.

— Мне плохо здесь. Я хочу в город.

— Я тоже хочу, но не нужно пока думать об отъезде. Мне

нужна неделя. Одна неделя.

— И опять виной всему это.

— Это и еще многое. — Он поднялся со ступеньки крыльца,

на которой сидел. Сестра сидела ступенькой ниже и, когда он

сошел вниз, их лица оказались на одном уровне. Ему было видно, что сестре не хочется, чтобы он уходил. — Я скоро вернусь, я вернусь через полчаса.

— Я уже привыкла быть одна. — Девочка осталась сидеть.

Все равно я уеду отсюда — рано или поздно, думала она. Все равно я уеду отсюда домой, где меня ждут и где я нужна. Где живут мои друзья и где меня понимают. Где буду ездить к маме, когда захочу, и сидеть на теплом бугорке и слушать шепот маминой березки.

Она смотрела, как брат отворил легкую калитку, как вышел через нее на улицу, потом долго слышала его шаги, удаляющиеся в ночи.

У него есть это, и это отвлекает его. А у меня одно только горе, и оно вот здесь. Может, утопиться, а?..



50

...Когда вдали, в глубине котлована, раздается серия взрывов, короткая и торопливая, как автоматная очередь, невольно приходит тревожное чувство. Наверное, в крови у человека неприятие всплеска огня, разрушающего удара.

Современные люди умеют быстро справляться с эмоциями. Не проходит и получаса, как на месте взрыва начинает орудовать пятикубовым ковшом экскаватор УЗТМ, к нему тянется цепочка голубых 27-тонных самосвалов. Раздробленный слежавшийся шлак мягким песком сыплется в кузов БелАЗа.

Когда же взрывники по какой-либо причине день-два не появляются на площадке, скучнеют лица земстроевцев и механизаторов: у экскаваторов рвутся тросы, ломаются детали, изнашиваются узлы, тупятся твердосплавные зубья ковшей под воздействием тяжелых неповоротливых скордовин и «козлов».

На строительстве кислородно-конвертерного без взрывников никуда. Может быть поэтому к ним на площадке отношение особенное.

— Пока экскаватор вгрызется в такой грунт! — восклицает бу-

рильщик Вячеслав Николаевич Хомченков, ле-

гонько пнув спекшуюся груду шлака, взгромоздившуюся у дороги.

— А взрыв в мгновенье искрошит любую породу.

Может, вера во всесильную мощь взрыва позвала бывшего экскаваторщика во взрывники? В «Бурвзрывпроме» Вячеслав Николаевич работает уже двадцать шесть лет.

— Когда «Земстрой» становится в тупик, приходим мы.

Он взрывал в Оренбургской, Курганской, Челябинской областях, строил пруды, запруды, карьеры, зимой рыхлил мерзлоту.

Сейчас на ККЦ собрали лучших людей, лучшие машины со всей области. Сам Хомченков из Челябинска.

Готовились взрывать залежи шлака в районе строящегося административно-бытового корпуса цеха. Вместе со своим помощником Сергеем Зайцевым Хомченков бурил взрывную скважину. Дневная норма бурения двадцать пять метров, чтобы выполнить и перевыполнить ее, нужно приложить весь опыт, все свое умение.

Вячеслав Николаевич смотрит в сторону Зайцева:

— Недавно работает у нас, но уже сейчас видно, что дело у

парня пойдет. Местный грунт — лучший экзамен для буриль-

щика-взрывника. Как ни трудно, делаем свое дело. За семь меся-

цев, что мы здесь, столько пневмоударников для буровых станков из-

расходовали... В обычных условиях их хватило бы на десять лет.

Самый твердый металл отступает перед таким грунтом, а люди —

ничего, только мудрее да настойчивее становятся. Тут не отойдешь

от рычагов.

Жалко Хомченкову так быстро, как ему кажется, расставаться с установкой, на которой работает шесть лет — в «Бурвзрывпроме» он славится бережным отношением к технике, но после Магнитогорска видно по всему, придется менять ее на новую.

— Укатывают Сивку крутые горки...

День не по-весеннему теплый, не верится, что на дворе середина апреля. Поднявшийся южный ветерок гоняет по котловану пыльные вихри.

— Люблю работать в чистом поле, — говорит Вячеслав Никола —

евич, пряча лицо от летящей пригоршнями пыли. — Представляете:

ты с напарником и станок посреди зеленого луга. Такая тишина

вокруг, такой покой!

— Так станок с компрессором вон как тарахтят!

— Своего станка не слышишь, — смеется он в ответ.

Вспомнилось, как рвали скважину для Союзшахтосушения — взрывом дробили скальный грунт на сорокаметровой глубине, чтобы увеличить дебет грунтовых вод. В скважине заряд большой мощности. Вспомнились быстрые, точные действия Хомченкова, минуты напряженного ожидания после предупредительного хлопка, не всколыхнувшего даже воздух. Азартный блеск в глазах взрывников.

Грохнуло так, что стальные трубы из скважины щепками взлетели на семидесятиметровую высоту. Земля колыхнулась под ногами.

— Если вам по душе покой, отчего же выбрали такую шумную

профессию?

— Я смоленский, помню с детства страшные военные взрывы. —

Глаза у Хомченкова становятся серьезны, даже жестки. — А наши

взрывы несут людям уверенность в прочности мира. Мы не ломаем,

мы созидаем. Какая профессия самая мирная на земле? Строитель!


Модильяни

Они оба были инженеры, Виктор и Марина, но она к тому же писала стихи, которые иногда появлялись в печати. Виктор не относился к ним всерьез, но и старался, чтобы это его отношение не было явным. Он даже терпел ее друзей и не возражал, когда она притащила какую-то мазню. Повесила ватман над диваном, занимавшим половину комнаты, и сказала, что это ее портрет.

Они жили в крошечной квартирке — от входа прямо кухонька и сразу за стенкой справа — тот диван под картиной. Сашину постель от входа не было видно.

Правдами неправдами они, наконец, получили полноценное жилье в новом доме. Марина уже с утра начала готовиться к завтрашнему переезду, Виктор должен был присоединиться к ней сразу после обеда. Саша, как и положено в это время, была в детском саду.

Он пришел на пару часов раньше. Марина в старом тренировочном костюме увязывала узлы и тюки, укладывала чемоданы, а на единственном их стуле в комнате сидел и скорбно молчал молодой человек приятной наружности.

— Кто такой? — спросил Виктор у жены на кухне.

— Жених, — со смешком ответила она.

— Чей жених?

— Мой, — засмеялась она. — Художник.

Парень все сидел и молчал, и Виктор решил немного загрузить его работой. А чего, в самом деле, сидеть без дела, когда люди заняты?

Стало темнеть, дела вроде закончились, Сашка уснула прямо на узлах. Виктор намекнул парню, что ему пора и честь знать.

— Уходи, — прямо сказала ему Марина.

Парень вспыхнул и ушел, не попрощавшись.

Виктор сорвал ватман со стены, смял его и выбросил в мусорное ведро. Он давно хотел это сделать, даже если через сто лет эта мазня станет новым Модильяни и будет стоить сто миллионов долларов.


51

— Сорокина я видел не часто, — рассказывал мне в минуту откровенности Сиваков. Мы были вместе в командировке и расслабились вечерком. — Сорокин был начальником «Промбетона», я был прорабом и его не каждый месяц видел. Штинов как старший прораб видел его почаще, он посещал какие-то совещания. Тогда у начальства не было такой манеры — ходить по объектам, поэтому Сорокин нас не часто баловал своим появлением на участке.

Это сейчас начальник СУ знает каждого рабочего — у него их не больше сотни человек. А тогда у меня, прораба, было 200-220 рабочих, у Штинова в подчинении было два прораба, значит, командовал он 4-5 сотнями человек. Так что понятно, что Сорокину было не до нас, а нам не до него.

Но по производству Сорокин на самом деле молодец был. Надо доску, надо арматуру — он все брал на себя. Никого не боялся. Не стеснялся, если надо, обратиться на самый верх. Времени для обеспечения бригад работой не жалел.

Он хороший был организатор, даже отличный. Но больно какой-то то ли злопамятный, то ли сильно себе на уме был — хотя с чужим мнением вроде считался. Мне казалось, что он Виктора Алексеевича Штинова ненавидел, а ведь, по моему мнению, Виктор Алексеевич не просто одним из лучших прорабов был — он был самым лучшим прорабом в «Промбетоне» за всю его историю. Но вот нелюбовь со стороны непосредственного начальства какая-то сумасшедшая. Еще он меня не особенно жаловал. За язык, наверное, но это просто того жареный петух в темечко не клевал.

Когда мы со Штиновым встретились, я строил водонапорную башню. Многие приезжали присмотреться к нашей работе, и он тоже не упускал случая поучиться. Правда, он начал трудиться в «Стройтресте» раньше меня — фундаменты уже умел делать, поработал в первом управлении. А потом его перевели в «Промбетон», но туда он пришел чуть позже меня. Так что общий стаж строительный у него был побольше моего. Он стал прорабом, я — мастером у него, потом он старшим прорабом, я — прорабом у него. И так по жизни я за ним шел, шел, шел. Мы и семьями дружили, на рыбалку-охоту вместе ходили.

— Единственный верный, надежный друг, который у меня в судьбе был, это Штинов, — продолжал Сиваков, наполняя до краев стаканы. — Я у него чему-то учился, он у меня — вот такая основа была заложена с самого начала. «Промбетон» нас сдружил четыре десятка лет назад. А сейчас без него пусто.

Мы выпили, не чокаясь, как на поминках.


Ночью с оружием

— До сих пор не могу понять, что это было такое, — наш собеседник был изрядно пьян, но не производил впечатления невменяемого. — Мы сидели здесь, в «Волне», как вдруг Жора Фролов вспомнил, что ему через десять минут надо быть на Березках. Мы вышли и тут же поймали какой-то «Москвич».

— Вам повезло, — сказал шеф, — на моей колымаге стоит дизель.

Мы вихрем пронеслись по обледенелому километровому мосту через Урал, через два городских района, но все равно опоздали и не застали на месте кого надо.

Надо сказать, пока мы ехали, мы пили все, что попадалось нам под руку — машина буквально была загружена спиртным. Мы приехали к Жоре и продолжали пировать, причем водитель остался в кабине караулить машину.

Часа через два нам не хватило выпивки, мы вспомнили о нем. Он замерз до того, что не мог разогнуться. И он был пьян так, что уже ничего не ощущал. Мы натерли его водкой и накрыли всем теплым, что было в доме. Он спал как убитый.

Утром чуть свет водила очнулся как ни в чем ни бывало, правда, с координацией у него было совсем плохо.

— Где я и кто вы такие? — первым делом спросил он. — Где моя машина? Где ключи от машины? — в голосе уже слышались командирские нотки.

— Машина внизу, в целости и сохранности, — сказал я.

— Пойдем посмотрим. — Он стал надевать свой полушубок.

Было еще темно, и он, подойдя к машине, первым делом дернул багажник. Крышка тут же прыгнула вверх и мы увидели стоящие рядами в специальных ячейках новенькие автоматы Калашникова. По дну россыпью среди магазинов лежали ПМы.

— Если что пропадет, вы ответите головой, — сказал водила, сел за руль и умчался в неизвестном направлении.

Что такое? Кто такой? На эти вопросы мы не можем себе ответить по сей день. Понятно, пошли продолжать начатое вчера.



52

Все вопросы решались через Москву — снабженческие, оборудования... Министерства ведь там были. Тридцать организаций занимались проектированием конвертера. И все они подчинялись (и двойное подчинение было, и прямое) Госстрою, который координировал работу.

Генпроектировщиком у нас был местный Гипромез, а основным субподрядчиком у него — Сибирский Промстройпроект, который строительную часть проектировал — очень большой объем. Вместе с ним и челябинские, и пермские, и московские специализированные институты. Их через министерства объединял тот же Госстрой СССР — контролировал, следил за ходом дел.

Был заместитель у Баталина Чернышев, который специально занимался проектными делами. Он критиковал нас, но одновременно поправлял дела, связанные с проектированием. Параллельное проектирование сложно чем? Должна быть, прежде всего, готова собственная база. А она у нас поначалу не была готова даже по объемам выдачи бетона — ведь надо было 670 тысяч кубометров бетона уложить в фундаменты и другие конструкции. Значит по 2000 кубометров бетона в сутки необходимо было давать. Наши бетонные узлы и треть этого не могли сделать.

С опалубкой попроще, но объем очень большой, арматуры требовалось очень много. Благо, что, наверное, под программу ККЦ на стройку привезли бетононасосы. Опалубку купили — трест купил, не «Промбетон», конечно. 15 комплектов монолитстроевской опалубки польского производства. И вот мы стали собирать щиты размером стороны фундамента. Один щит, второй, третий, четвертый. Прямо на земле собирали. Сделали все — краном четыре щита закрепили между собой, сразу анкерные болты предусмотрели и пошел бетон!

Бетон там рекой шел.

На возведение ККЦ еще было смонтировано 380 тысяч кубометров железобетона — каждый день по 500-700 «кубов».

Мы решили при проектировании конвертера делать шлаковозы и сталевозы в сборных железобетонных элементах. Рядом с конвертером был построен 5-й полигон, который изготавливал до 20 тонн таких железобетонных сложных элементов. Там же были установлены 32-тонные козловые краны, сделана бетонная дорога, чтобы можно было возить эти элементы на большегрузных машинах.

Над землей бетона не так уж и много было. ККЦ — это большие, тяжелые фундаменты, бетонные работы в земле. ККЦ — это и сотни тысяч тонн стальных конструкций и оборудования. Сооружение металлоконструкций, перекрытий предусматривалось на высоте свыше 80 метров!

Нужны были специалисты. Требовалось найти тех руководителей, кто готов был работать самозабвенно. И практически все специалисты треста справились с поставленными задачами.

Уже в 1985 году было получено на второе полугодие 3 млн. рублей для развития базы «Стройтреста». Три миллиона полновесных советских рублей! Их надо было переварить — подготовить технические задания на проектирование. Работали все службы треста! Практически каждый день заседания. Служба главного инженера взяла на себя очень большую работу, связанную с проектными делами. Техническая служба. Производственный отдел. Скажем, сегодня транспортников разбираем. Завтра разбираем управление механизации, послезавтра — завод КПД, ЗЖБИ... Я выезжал домой из треста, по пути заезжал на какой-нибудь объект. Привозил с собой еще на ночь пакет бумаг, которые надо было разобрать.


Базу проектировали одновременно с ККЦ

Комбинат содействовал и в деле обновления материально-технической базы треста. На дворе был 1986 год, уже шел отсчет времени, а у нас износ технической базы составлял 70 с лишним процентов. Активная часть наших заводов износ имела 130 процентов — он зашкаливал за все разумные пределы. Автотранспорт, механизмы были в неудовлетворительном состоянии. Надо было запроектировать специальную колонну. Построили там бытовые помещения, душевые, ремонтную базу создали. Тепло подали туда, площадку отсыпали.

Приезжал министр, приезжали заместители министра, зампреды Совмина приезжали (Дымшиц, Воронин, Рябов, Мостовой Павел Иванович из Госснаба СССР). Мы вырабатывали общую программу просьб, совместно с Иваном Христофоровичем. Он поднимал проблемы по поставкам оборудования, по проектным делам. И никогда не упускал случая выдвинуть вопросы треста — скажем, по поводу развития базы. Уже в то время база треста не справлялась с объемами, а их надо было нарастить в полтора-два раза.

В мае приезжал в Магнитогорск Дымшиц вместе с министром строительства Золотовым. Семикин участвовал в поездке как и. о. начальника главка. Дымшиц объехал заводы «Стройтреста», посетил завод железобетонных изделий № 1. Тогда он и сказал ставшую знаменитой фразу:

— От чего я уехал в 1946 году, к тому и приехал через сорок лет.

То есть ничего с тех пор не изменилось. Практически все заводы надо было реконструировать. И в распоряжении правительства было обозначено 22 млн. рублей на реконструкцию базы. По каждому производству надо было определить, что необходимо реконструировать, что построить вновь для того, чтобы справиться с задачей.

Параллельно решались вопросы по механизации, пошли заявки на автотранспорт, на механизмы. Проектировались цеха по ремонту и того, и другого.

Особое беспокойство вызывало железнодорожное хозяйство треста. Только одних цементов доставлялось в месяц 30 тысяч тонн, значит в сутки — тысяча тонн. Потребовалось большое количество вагонов. Тяга была только паровозная. Нужна была современная тяга, необходимы были тепловозы. Новый руководитель транспорта Зелинский сумел эффективно организовать работу транспорта.


53

1988-й год, так же как и 1987-й, был годом, когда «Стройтрест» увеличивал темпы работ на конвертерном цехе, на строительстве жилья и объектов социального назначения в городе. Также объемы росли по всем другим направлениям: на собственной промышленной базе, во всех остальных наших подразделениях — управлении механизации, автотранспортном предприятии, железнодорожном хозяйстве.

За два года с начала строительства было освоено 294 млн. рублей (фактический прирост к уровню 1985 года в 1986 году был 30 млн. рублей и такое же повышение мы дали в 1987 году). По генподряду увеличение составило 20 процентов — в основном, за счет роста производительности труда. Надо сказать, что в этот период трест переходил на коллективный подряд, отсюда повышение влияния на производственный процесс мотивации труда, избавление от уравниловки в оплате.

Учитывался коэффициент трудового участия. Отделом труда и заработной платы треста, экономическим отделом были разработаны научно обоснованные нормы. Каждый человек на своем рабочем месте должен был знать свою задачу, уяснить, за что он работает. Прежде всего, именно эти шаги повлияли на рост производительности труда.

Высокие результаты показывали прежде всего земстроевцы. Работы выполнялись с участием больших пятикубовых экскаваторов УЗТМ. Была задействована уже и бульдозерная техника (трест купил пять японских «Комацу»). Челябинский тракторный завод поставил на стройку очень мощный опытный бульдозер Т-800. Было приятно смотреть, когда такая махина, с двухэтажный дом, как в масло, погружала на два метра в глубину в вот этот вот шлак свой рыхлитель. Угнаться за ним невозможно было. На бульдозер собирались смотреть, как на диковину какую-то.


Кичкидарбаши

«Уллутау» был достаточно комфортабельный альпинистский лагерь на Главном Кавказском хребте и, кажется, имел статус международного. У Бируте Циканавичюте сразу по прибытии сюда медики обнаружили аритмию, и она всю смену была вынуждена сидеть в лагере.

Но поначалу это не имело значения, поскольку первую неделю шли дожди со снегом. Мы целыми днями играли в преферанс и флиртовали с девушками. Вот тогда мы и сдружились с Бируте. Потом с каждого восхождения я приносил что-нибудь ей на память — эдельвейсы или горный хрусталь, вырубленный из скалы ледорубом.

Цветы очень быстро вяли и теряли форму, даже если их заливать парафином, но осколки хрусталя Бируте хранила в коробке из-под бижутерии. Днем мы загорали на склоне среди скал или на морене, на берегу какого-нибудь необыкновенно голубого студеного озерца.

На штурм сравнительно невысокой вершины Кичкидарбаши (4360 метров) две наши тройки вышли затемно, в три часа утра. На подходе, пока мы шли по крутому снежнику, стало очень холодно. Впрочем, на Кичкидарбаши всегда очень холодно, но когда рассвело к тому же начался мелкий, густой снегопад, и холод стал просто нестерпимым. Кожа лица не выдерживала мороза.

Как раз в тот год в альпинистские лагеря, в отряды Вооруженных Сил, стали прибывать тяжелые, неудобные в горах радиостанции «Недра». Мне на Кичкидарбаши навялили именно такую. Я связался с выпустившим нас Вацлавом Ружевским и сказал, что мы возвращаемся потому-то и потому-то. Причем, я круто повернул на 180 градусов сразу, как услышал голос Вацека.

Мы разговаривали с ним сквозь треск разрядов еще минуты три или пять, а в это время две наши связки следом за мной на пятках вовсю скользили вниз по нашим недавним следам, торопясь покинуть зону смерти.

Я нарвал для Бируте уже внизу, в двух шагах от лагеря, охапку папоротника. Она сказала со своим неповторимым литовским акцентом, что папоротник олицетворяет ее мечты. Как сейчас помню, что мечта по-литовски — svajone.

Через год Бируте умерла в Вильнюсе от сердечного приступа. Ей было двадцать четыре года.



54

Резюмируя все вышесказанное, невольно приходишь к выводу, что трест, имея ввиду уровень его готовности, взялся в 1986 году, казалось, за невыполнимую задачу. То есть первая особенность — это очень сложные гидрогеологические условия на шлаковых отвалах, близко грунтовые воды. Об этом много и подробно уже не раз на всех уровнях говорилось.

Следующее — параллельное проектирование и строительство. Это значит, что проектные организации должны работать таким образом, чтобы строители получали документацию по порядку. Скажем, на законченный «нулевой цикл» — укладку всех трубопроводов в землю, чтобы ничего не пропустить там.

Строитель начинает с фундамента, потом делает металлический каркас, затем перекрытия, стены, отделку. А вместе с фундаментом надо заложить трубы. Потом идут монтаж оборудования, электромонтажные работы.

А что такое параллельное проектирование для проектировщиков? У проектировщиков все наоборот: сначала технология, оборудование, потом перекрытия, стены. И последнее — фундаменты, трубы. Практика показывает, что проектировщиков меньше всего заботит время, отведенное для строительных работ.

Эти особенности надо было как-то скоординировать. Вся работа лежала на Гипромезе как генпроектировщике. Он вел авторский надзор, вызывал партнеров в случае неувязок, чтобы не остановить стройку. Был брак, все было! Потому что шло параллельное проектирование. Так, установили на ДОЗе печь КС-1200 по отжигу извести из доломита, совсем недавно построенную в Караганде. Один к одному взяли и перенесли эту печь сюда, только увеличили диаметр с 1000 миллиметров до 1200. Но разница была в том, что сырье там использовалось более мягкое, а у нас совсем иное сырье, это первое. А второе — когда механически эту печь расширили, то всякие форсунки, прочую арматуру не следовало с учетом местного сырья пропорционально увеличивать. Совсем другие требовались параметры. Когда такое чудо здесь построили, засыпали печь и начали обжигать, она, естественно, не пошла. И ее пришлось перепроектировать, изучать сырье. Таким образом, на два года позже печка вошла в строй действующих. Вот такой казус был.

Таких много, миллионы вопросов решались во время строительства. И Гипромез сумел, при всей сложности их, все, что следует, не упустить, сосредоточить и скоординировать. Руководство этой работой взяло на себя управление капитального строительства меткомбината во главе с Апексимовым. Большой вклад внес Юрко — человек-легенда, он все успевал делать. Да и помощники у него были хорошие: Назаретян, Гаврин, Лахман.

Проекты олицетворяют мечту, но мечты сбываются только тогда, когда желаемое воплощается в реальное действие. Когда мечтаешь, лежа на диване, маловероятно, что мечты сбудутся.

Сложность для проектировщиков и сложность для строителей представляет в данном случае предварительное определение объема предстоящих работ. Такой показательный факт. На стадии предпроектных работ закладывалось 75 тыс. тонн металлоконструкций, они были сразу разбиты по годам в фонды поставки и изготовления. В дальнейшем эти цифры, естественно, корректировались. То есть появилась цифра 90 тыс. тонн, потом 111 тыс., потом цифра 124 тыс. И в конце концов пришлось изготовить 152 тыс. тонн металлоконструкций. Вот такая ошибка — в два раза.

Или вопрос сметной стоимости. На начальной стадии сметная стоимость строительства была намечена в 314 млн. рублей, а всего комплекс стоил 321 млн. рублей строительно-монтажных работ. Из них по прямым договорам и по генподряду «Стройтреста» было запроектировано 290 млн. рублей. Фактически, когда мы закончили строительство, стоимость первой очереди только по генподряду вылилась в 370 млн. рублей.

То же касается планирования мощности по базе. С самого начала могла создаться напряженка по железобетону, по монолитному бетону, по металлоконструкциям или еще по каким то элементам.

Очень много вопросов возникало по поводу комплектования рабочих кадров. А что такое рабочая сила? Это необходимость предусмотреть общежития, благоустроенное жилье для семейных, другие социальные вопросы, которые надо решать, в том числе на площадке. Если бы вся документация заранее была готова, то просчет бы был от силы три процента, ну может быть, пять.

Все эти цифры не проходили мимо внимания депутата Бориса Костенко. Как опытный строитель он не мог не понимать истоков солидного расхождения цифр. Я упрекнул его в недобросовестности.

— Зато мне это политически выгодно, — ответил Борис.

Я подумал, что отец бы посоветовал решить проблему Костенко радикально. Я знал, что означает в Конторе этот эвфемизм.


На стройке, как в окопах

(Из интервью начальника строительства Иванова

корреспонденту центральной газеты)


— В 1986 году было закончено строительство первого этапа лечебно-трудового профилактория на 500 мест. Была завершена реконструкция общежитий спецкомендатуры с увеличением количества жильцов на 500 человек. Это в общем-то было как бы подспорье. По людям у нас была обстановка сложная, рабочих рук не хватало.

— ЛТП, спецкомендатура... Не является ли стройка как бы продолжением ГУЛАГА?

— ЛТП — это лечебное заведение. Насколько эффективно было использование его контингента — не мне судить. По оценке специалистов, эффективность была 50 процентов. Люди направлялись по решению суда. Кто добровольно, кто принудительно. Заработанные деньги посылались семьям. Я видел это их лечение. В профилактории сильно не напьешься, потому что у них была химия, какие-то таблетки давали. Потом дали водку и их рвало чуть ли не кишками, — создавался психологический барьер.

— А что делать с конвенцией о запрещении подневольного труда?

— А рост преступности по-вашему лучше?

— Я обязан задавать неудобные вопросы.

— И спецкомендатура нам тоже помогала, как теперь на это ни посмотрят либералы и демократы. Она надзирала за осужденными условно, отбывающими наказание на стройке народного хозяйства. Они ходили на работу не под конвоем. Многие старались, потому что могли освободиться раньше по рекомендации и по ходатайству коллективов, где работали. Это был стимул, чтобы работать как можно лучше.

— «Условники» приносили пользу? Вы на них уже рассчитывали, когда составляли план на декаду, на месяц? Говорили, что вот этот участок как раз за спецкомендатурой?

— Да, конечно. У нас было 1500 «условников» и досрочников. Все они были распределены по действующим бригадам и участкам, растворялись в среде кадровых рабочих.

— Если исходить из чистой арифметики и не принимать во внимание ЛТП-шников, треть строителей ККЦ были практически заключенными.

— В табелях они не учитывались.

— Что за почин вам предложено было распространить на стройке?

— Цитирую: «Опыт руководства СУ № 3 по привлечению к работе трудящихся в нерабочее время изучен службами треста и распространяется среди подразделений СУ № 6 на объектах ККЦ. Принято решение повсеместно применить этот опыт». Это наш ответ обкому. Опыт заключался в том, что, что в субботние и воскресные дни контора выходила и трудилась на строительной площадке на уборке мусора, установке опалубки, еще на каких-то не требующих особой квалификации работах. Этот опыт потом широко распространился, и наши люди не знали покоя ни в субботу, ни в воскресенье.

— Иногда такое впечатление было в 1986 году, а потом оно стало более явственным, что была бы ваша воля, вы огородили бы всю строительную площадку, поставили бы в котловане палатки, бараки, чтобы люди круглые сутки там жили. Встали — пошли на работу, отработали — вернулись. Отдохнули и обратно на работу пошли. Чтобы долго в трамвае не ездить, сильно от дел не отвлекаться. Такого не было у вас лично ощущения? Для вас, как для руководителя треста, управляющего, все эти партийные директивы были как импульс к действию, не правда ли?

— С одной стороны, участие в таком деле, это как будто ты все время на войне, на фронте. А труд, между тем, как мы знаем — это свободное дело и подгонять никого нельзя, не надо штыков, не надо этой мелочной опеки. Иногда ощущение зависимости за душу и за сердце хватало. Ведь надо заниматься своим делом. Много хозяйственной работы, и надо эту работу успеть сделать. Но разгружал партком. Распространял почины, поднимал конторских работников с насиженных мест. С его помощью отчитывались перед обкомом, получали оценку секретариата.

— Оперативки довольно жестко велись. Как-то нацеливали руководителей: давай, мол, пожестче спрашивай? Это от человека зависело или существовала специальная школа?

— Мне кажется, это была школа. И от людей, понятно, зависело. Это ответственность за выполнение задания, ведь сроки были расписаны по дням и часам. Один сорвал — и все остальное обрушится. А ведь такая большая цепочка людей задействована, столько коллективов — поэтому, наверное, и жесткий спрос. Иначе быть не могло. Начальники комплексов просто горели на своих рабочих местах.


55

Еще в 85-м году были приняты организационно-технические основы ведения строительных работ. Организация проектирования и строительства была «Стройтрестом» и Минмонтажспецстроем совместно с проектировщиками оговорена, и комплекс строительных работ был разделен на 131 узел. Всего было 9 подкомплексов в том числе нулевой подкомплекс — подготовительные работы, о которых мы уже говорили: выносы, освобождение площадки. Подкомплекс номер один — это главный корпус, или основная площадка. И МНЛЗ здесь же. Второй подкомплекс — это кислородный блок К-32. Третий подкомплекс — подкомплекс энергетики, обеспечение 29-й, 30-й подстанций, подстанции 86-я, 46-я и прочие. Следующий подкомплекс — это сети внутриплощадочные и внеплощадочные: сети водоснабжения, теплоснабжения, канализации, всевозможные газопроводы, оборотный цикл водоснабжения. Очень крупный подкомплекс. Шестой подкомплекс — это шлакопереработка первичная и вторичная, — очень большой тоже подкомплекс. Следующий подкомплекс — по производству извести. Следущий — по производству огнеупоров. Потом — мощности по ремонту сменного оборудования. Это электроремонтные цеха и ремонтно-механические цеха — целый блок больших цехов. Реконструкция старых и строительство новых железнодорожных станций и путей — это отдельный большой подкомплекс.

Начальником комплекса строительства был назначен А. Н. Иванов, управляющий «Стройтрестом».

На каждый год Минтяжстроем СССР, союзными министерствами черной металлургии и монтажных и специальных работ утверждались организационно-технические мероприятия, в которых определялись объемы производства работ по всем направлениям, графики строительства по всем подкомплексам и узлам, сроки проектирования, выдачи проектной документации, материально-техническое обеспечение и график выдачи оборудования. Короче говоря, вся организующая часть этих мероприятий укладывалась в этот совместный основополагающий документ.

Много было разговоров на начальной стадии, еще в 1985 году, в отношении проектирования и стройгенплана. Мы договорились, что стройгенплан — это обязанность проектной организации, но и наша инженерная служба будет непосредственно участвовать в разработке стройгенплана. Мы выделили для этого специальных людей Инженерная служба во главе с Владимиром Георгиевичем Аникиным уделила очень большое внимание стройгенплану, и он был разработан проектной организацией на подготовительный период.

Что тогда в стройгенплан входило? Это переносы о которых уже говорилось выше, это шламопроводы, газопровод, промводопровод, линии электропередач, связь.

Первый этап стройгенплана был подготовлен в июле 1985 года, на нем было отражено прежде всего то, что было запроектировано. Мы обращали большое внимание, в связи с тем, что надо было переместить миллионы тонн грузов, на подъездные дороги. Была сделана очень широкая, 24 метра шириной, объездная дорога вокруг конвертерного цеха с заездами через четыре комбинатовские проходные. Было предусмотрено закончить быстрейшим образом большую дорогу для вывоза шлака через ДОК. Задействована эта дорога была и для подачи материалов

Была реконструирована 86-я подстанция. С 86-й подстанции и с ЦЭС было подведено питание и сделана окружная линия электропередач на 10 кВт. В необходимом количестве поставлены трансформаторные киоски подстанции. Таким образом было обеспечено бесперебойное электроснабжение и для нужд строительства, и для первоначальных нужд эксплуатации.

Вопрос, которому было уделено особое внимание: свыше 150 тыс. тонн металлоконструкций было изготовлено, завезено, положено на склады, потом укрупнено и в определенной последовательности подано под монтаж. Склады металлоконструкций были построены в разных местах самого конвертера или за пределами площадки конвертерного отделения в достаточных объемах, с заходом по железной дороге и с выездом для автомобильного транспорта. Было построено порядка 500 тыс. кв. метров складов, установлены краны для погрузки и разгрузки соответствующей грузоподъемности. Эти же склады предполагалось в дальнейшем использовать для ревизии, для дополнительного складирования и переработки, а также под оборудование, в том числе на конвертерном отделении.

Следующий этап стройгенплана — это социальные вопросы, прежде всего — где разместить рабочих. Было запроектировано на самой площадке четыре места, где были люди размещены. В районе каждого городка мы поставили по столовой. Первая столовая была на 300 мест, следующую на 500 мест сделали, потом на 100 мест. Затем мы ускоренно построили административно-бытовой корпус на 1800 мест для трудящихся конвертерного цеха и задействовали там столовую на 150 мест.

Таким образом мы организовали сеть столовых для работающих в три смены. К тому же повсеместно действовали бутербродные, сосисочные. Людям на рабочие места приносили пирожки, беляши и т.д. Служба комбината питания «Стройтреста» успешно справилась с этой работой. Больше 10 минут, насколько я помню, в очереди не стояли. Причем, качество пищи было вполне приличным. Даже секретари обкома КПСС и большие руководители из Москвы в наших столовых питались, из общего котла. Были открыты пункт по ремонту обуви, пункт проката. Библиотека строителей передвижку устроила.

Если говорить о связи, то первое время на всю стройку было всего четыре телефона. Затем 11 километров 100-парного телефонного провода проложили от АТС комбината. В дальнейшем мы связь достаточно нормальную обеспечили, свою АТС смонтировали

Были запроектированы временные здания и сооружения, на это было 12 млн. рублей предусмотрено. Кроме складов металлоконструкций, была построена стоянка автотранспорта (колонна «Татр»), стоянка для строительной техники (с ремонтными и стояночными цехами, с душевым помещением).


Перепить и не болтать лишнего

На строительстве ККЦ постоянно были какие-то гости. Особенно запомнилась молодежная французская делегация, которая ну никак не могла обойтись в наших сваренных наспех из стальных листов жалких сортирах без туалетной бумаги. Туалетной бумаги, которая, сколько себя помню, была в Советском Союзе редчайшим товаром. В конце концов, кто-то из этих французов где-то в котловане потерял дорогущий фотоаппарат. Пришлось к его поиску подключать чуть ли не все наличные в городе силы КГБ и МВД.

Но лучше всего мы провели время со свердловским писателем Борисом Летиловым, который приехал писать большой очерк о стройке по командировке нашего обкома.

— А что в нашей области не нашлось своих писателей? — спросил я.

— У нас их и в Свердловске дополна, но я-то самый лучший.

Ему было пятьдесят, он был рубаха-парень и выглядел очень импозантно и обаятельно. Он был двухметрового роста и весил раза в полтора больше меня. На внушительный лоб падали давно нестриженные белесые редкие волосы, которые ниспадали на близорукие голубые доверчивые глаза.

Меня сразу прикрепили к нему, исходя, видимо, из моей компетентности в вопросах производства, но и имея ввиду мою начитанность и обнаруживаемую простым глазом интеллигентность.

— Главное, — напутствовал меня секретарь парткома, — ты его должен перепить и не болтать лишнего.

Два дня я водил писателя по площадке, давал объяснения, знакомил с людьми. Он записывал только фамилии своих собеседников, остальное запоминал.

— У меня магнитофонная память, — объяснял Летилов. — Поэтому мне легче работать, чем другим.

Французам он говорил «мерси», итальянцам «грация», «данке шон», соответственно, немцам.

Однажды я спросил у Летилова, как он понимает термин социалистический реализм.

— Знаешь главный принцип социалистического реализма? — спросил он в свою очередь у меня. — Это заглядывать в рот партийному секретарю. Под людей, которых ты мне представил, мы потом напишем характеристики и биографии с его слов. Он лучше знает, где белое, а где черное.

Было послеобеденное время, мы сидели в подсобке первой попавшейся нам забегаловки на краю котлована. Закусывали сочными чебуреками, макая их в уксус и посыпая кружочками лука.

— А вот мы можем еще раз сегодня пообщаться с украинскими комсомолками, так сказать, в неформальной обстановке? — спросил Летилов.

Я вспомнил юных девочек, которых всесторонне обманули со Всесоюзной ударной комсомольской стройкой.

— Вряд ли они захотят быть откровенными с начальством после того, что мы им наплели о положении в Чернобыле, да еще не пустили их домой.

— Как не пустили?

— Без денег и паспортов ведь не уедешь. Они хотели убедиться, что у них дома все в порядке, как писали газеты. А мы боялись, что они к нам больше не вернутся.

— Так это концлагерь! А вы тут вертухаи! — возмутился Летилов.

— Вот и напиши об этом, — разозлился я.

В тот же вечер я сводил его в гости к своей подруге Наталье. Писатель покорил сердце бывшей школьной отличницы, но не настолько, чтобы она могла чувствовать себя совершенно раскованно. Я ушел вроде как по неотложным делам, оставив их одних. Не знаю, что было между ними, но через недельку Летилов посетил Магнитогорск еще раз.

Его книжка вышла где-то через полгода. Это была лучшая книжка о строительстве ККЦ. Главным ее героем оказался я. Наталья в ней не упоминалась вовсе. Не поднимался вопрос о концлагере и вертухаях.



56

Месяца через два на стройке появился свой пресс-центр, потому что нас, и прежде всего Иванова, одолели журналисты не только из всех мыслимых изданий Советского Союза, но и из-за рубежа. Руководителем пресс-центра был назначен Ю.П. Гоголадзе, который теперь подчинялся непосредственно секретарю обкома по идеологии. Он присутствовал на всех совещаниях, задавал любые вопросы, и всех начальников обязали предельно честно отвечать ему.

Спрашивал Гоголадзе очень настойчиво, пронзительно глядя в лицо собеседнику. Заместитель начальника «Стальконструкции» Сиразетдинов однажды демонстративно отказался разговаривать с ним.

— Акрам Валеевич, я прошу вас остаться на минуту после оперативки, — тут же сказал ему, не повышая голоса, Иванов.

И все лишний раз уяснили, что волна гласности докатилась и до Магнитогорска.

Пока не было построено здание комплекса, пресс-центр стройки ютился в вагончике на краю громадного котлована. Одинокий домишко с развевающимся над крышей алым полотнищем, среди белого безмолвия у самого обрыва, на цветных слайдах иностранных фотокорреспондентов производил впечатление инопланетного приключения.

Гога наладил выпуск ежедневных пресс-релизов о ходе строительства. В полседьмого утра на площадке начинало вещать свое радио, каждый час сообщавшее свежие новости из бригад и с участков. На базе трестовской многотиражки три раза в неделю выходила форматом А3 газета «За конвертер!». К весне стройку объявили Всесоюзной ударной комсомольско-молодежной. Кроме квалифицированных рабочих, сюда потянулись сколоченные из романтиков и энтузиастов отряды из Молдавии, с Украины, из Узбекистана. На площадке действовали, не всегда координируя свои усилия, городской штаб, партийный штаб, штаб ЦК ВЛКСМ, профсоюзный штаб.

Мы с самого начала решили, что это будет образцово-показательная стройка. С гордостью показывали приезжим журналистам столовые, оснащенные новомодными поточными линиями «Эффект», где тысячи посетителей одновременно могли получить обед в течение 5-10 минут. Пункты бытового обслуживания, где можно было не только сдать в ремонт какие-то домашние приборы, но и постричься и побриться, а женщины могли сделать прическу. Ателье, где принимались заказы на пошив модной одежды. Магазины с товарами, которые нельзя было купить вне площадки. Штаб ЦК комсомола принимал заказы на сложную бытовую технику, которую специально присылали из столицы.

В начале лета стали заселять административно-бытовой корпус. Тут и возник первый конфликт между Гоголадзе и руководством стройки. Распределявший помещения начальник АХЧ поместил хозяйство пресс-секретаря в подвальном помещении.

— Оставьте меня лучше в вагончике, — бросил Гоголадзе.

— Это показатель вашего отношения к прессе, — сказал он мне вечером. — Вы, начальники, привыкли относиться к журналистам как к обслуживающему персоналу.

Что правда, то правда. Денег журналисты в трест не приносили, только тратили. Правда, горбачевская политика гласности как-то приподняла престиж печатных изданий. Даже партийные функционеры стали опасаться нажимать на прессу.


Кнут и пряник

Украинские ребята, прибывшие на Всесоюзную ударную в марте 1986 года, буквально через два месяца запросились обратно домой, потому что слухи о Чернобыле были самые противоречивые. Хлопцев хотели собрать в актовом зале Дворца культуры строителей, но они столпились на лестнице, все двести человек. И украинцы ничего не боялись, бросая гневные слова в адрес партии, правительства, городских властей. Они требовали немедленно отправить их на родину. Секретарь парткома треста Плюшин, еще тот демагог, уверял комсомольцев, что все слухи про голых кошек — это происки врагов социализма и коммунизма, и не надо так легко поддаваться на удочку провокаторов. Голос его звучал веско, а обильная ранняя седина была как бы дополнительным аргументом в споре.

После он сказал мне, что будь его воля, он посадил бы каждого десятого из своих сегодняшних оппонентов.

— Западные украинцы заражены антисоветчиной, — сказал он. — Уж я их знаю.

Еще он знал, что заражена антисоветчиной половина рабочих треста — выходцев из знаменитых магнитогорских спецпоселков. Но с ними было проще: в них уже полвека на генетическом уровне сидел принцип кнута и пряника.



57

Перед каждым своим выездным заседанием обком требовал от нашего пресс-центра острый материал со стройплощадки. И вот в июле в областной партийной газете появляется статья о том, что все демонстрируемые пункты приема по ремонту обуви, швейные ателье, а также библиотеки и все остальное на ККЦ — это никому не нужная туфта, зато на всю стройплощадку имеется лишь один туалет типа сортир в центре котлована, а над самим котлованом висит плотная завеса из рыжей шлаковой пыли, поднятой сотнями месящих грунт большегрузных БелАЗов, КрАЗов и «Татр». Подпись — рейдовая бригада профсоюзного штаба ККЦ, состоящая из видных бригадиров и рабочих. Замыкает список фамилия Гоголадзе.

Все руководители стройки знали, что завтра на секретариате не оставят без внимания ни одного замечания, высказанного в статье. Чем все это может обернуться, было загадкой.

Но просто так, понятно, в газете такие публикации не появляются. Какие подводные течения их инспирировали?

Газета со скандальным материалом пришла к нам на стройку еще утром. К обеду ко мне зашли секретарь парткома треста Сергей Романович Плюшин и его первый заместитель Валерий Николаевич Птицын.

— Все бригадиры отказались от своего авторства. Выходит, Гоголадзе всю фактуру выдумал, — сказал Плюшин. — Вообще, где ты нашел этого урода? Убить его мало. Вся советская пресса восхищается нашей стройкой, а у него язык поднимается ругать ее. Поручается завтра тебе отчитываться перед секретариатом обкома по поводу статьи.

Я вышел на высокое крыльцо административного здания стройки. Веселое солнечное утро, овеваемое легким прохладным ветерком. Шлаковая пыль сегодня каждые четверть часа прибивается проходящими по кольцевой автодороге БелАЗами, груженными 27-тонными, пробитыми в сито цистернами с водой.

Я вызвал Гоголадзе.

— Видишь, какая польза от выступлений печати? Пыли в котловане уже нет, — сразу сказал он.

— Сколько лет ты уже работаешь в прессе?

— А сколько надо?

— Зачем ты такую статью написал?

— Секретарь обкома Коннов просил.

— Разве ты не понимаешь, что ему как секретарю по идеологии такая статья нужна для галочки?

— Знаю. Но у людей наверняка улучшатся бытовые условия на стройке.

— Ты что, всерьез полагаешь, что мы наставим по всему котловану биотуалеты? Все это чисто формальные вопросы, серьезного ответа на которые никто не ожидает.

На другой день я докладывал на секретариате:

— Относительно недавней статьи в областной газете... Недостатки, разумеется, имели место, но это было связано с временной нехваткой горючего даже для машин, вывозящих из котлована шлак. Между тем, в вопросе снабжения стройки ГСМ действует жесткий график, утвержденный правительством СССР. Как только появилась возможность, мы задействовали для этой цели пятнадцать цистерн, непрерывно разбрызгивающих воду на главных магистралях стройки.

— Что касается туалетов — это форменное безобразие! — резко бросил секретарь обкома.

— По генплану в каждом городке были туалеты поставлены. Городки были рассчитаны на 5 000 человек и в каждом городке, по расчету, были вот эти вот туалеты. И вот площадка неудержимо росла и с середины площадки надо было идти в городок, туда километры и сюда километры. Не было передвижных и это создало сложности для людей. Сегодня речь может возникнуть лишь о биотуалетах, — объяснял я. — Как все-таки получилось, что не предусмотрели, — спросил я сам себя, будто недоумевая. — А Бог его знает. Люди всегда находят место.

— А вот отметка «63 метра» — разве оттуда слезешь? У стройки своя специфика, — заключил с места Иванов.

— Теперь тебе покою не дадут, прежде всего, партийные товарищи, — сказал я Гоге позже, когда мы остались одни. — На поддержку обкома рассчитывать не стоит — ты для них сделал свое дело. Возвращайся-ка ты к себе в газету. Прости, но я ничем тебе помочь не смогу.

— Вам хочется problems — их есть у меня, — усмехнулся Гога. — Тебе никогда не приходило в голову, что у партийных товарищей нередко аппетит бывает шире рта? — он повернулся и стремительно вышел, хлопнув дверью.


Трехминутный разговор о вечном

Все складывалось чертовски удачно в этот морозный вечер: на автобус Валерка успел прибежать вовремя, а на Профсоюзной, где ему предстояла пересадка, нужный трамвай будто поджидал его. Валерка протиснулся было к кассе, но, не найдя и кармане меди, стал пробираться к кабине водителя.

— Привет, — поздоровался тот. — Давненько мы не виделись.

Вагоновожатый оказался старый Валеркин знакомец.

— Года три. — Валерка спрятал монету.

— Ну как? — спросил Витька Паклин, не отрывая взгляда от ветрового стекла.

— Нормально.

— А у меня неважно.

— Бывает. Не знал, что ты в трамвайщики подался.

— Давно не виделись... Хорошо, когда все хорошо. А я с женой разошелся.

— Ерунда. Найдешь другую. Не скучно ездить так, по кругу?

— Нет... Она и была другая. Первая была шлюха, ты знаешь, настоящая проститутка.

— Ты ее любил.

— К черту любовь. Вторую взял с ребенком. Тихая такая, аккуратная. В общем, хорошая баба. Жили год и вот, расстались.

— Может, еще все склеится?

— Не склеится. Сын ее, в шестом классе учится, говорит, давай уйдем. Мы его и так, и эдак. Шоколадку, костюмчик, велосипед. Избаловался совсем, двойки стал таскать. Начал я с ним пожестче, а жена — не твое дело. Так и ушли.

Витька объявил остановку, повернул голову к боковому зеркалу. Люди спрыгивали с подножки и исчезали в снежной мгле.

— Был бы я пьяница какой, гуляка... — Витька с ожесточением крутнул контроллер. — Не задалась жизнь. Уж тридцать, а что за плечами? Вот у тебя семья, счастье.

Две слезинки пробежали по рябоватому Витькиному лицу.

— Мне выходить на следующей, — сказал Валерка.

— Там же живешь?

— Я сюда, по делу.

— Жизнь. Счастье. — Витька заторопился. — Совместная жизнь — это совместная борьба за счастье. Почему этого никак не могут понять люди? К чему измены? Ведь борьба не терпит измен. В борьбе нужны согласие, верность. И помощь.

— И любовь. Ты забыл про любовь, Витька. Разве можно жить с женщиной без любви?

— К черту любовь. Сказка для молокососов. Детская болезнь. Я знаю, что это такое. — Витька оглянулся, и по его лицу было видно, что да, он знает. — В конце концов одному из двоих любви неизбежно не достанется. Одному из двух придется горько.

Витька поднес микрофон к губам. «Маяковская», — прорычал репродуктор за спиной.

— Моя остановка, я пошел. Не горюй и не падай духом. — Валерка замолчал, не найдя подходящих слов.

— Передай привет своей жене. Я ее помню. И завидую тебе. Будь здоров.

Трамвай зажужжал тихонько, хлопнул дверьми и побежал вверх по аллее, осыпая голые ветки лип зелеными искрами.

Жизнь, любовь, счастье. Валерка шел знакомой улицей, пряча лицо от колючего ветра. Жизнь, любовь, счастье... Все мы хотим счастья и ищем любви. А ты не нашел ее, Витька, — старый приятель. И перестал искать. В этом твоя ошибка и причина твоей беды.

Валерка быстро шел знакомой улицей к знакомому дому. Валерка шел к бывшей своей жене, чтобы обсудить условия развода. В лицо больно вонзались горячие жала ледяных игл.


58

Золотов стоял у истоков большого строительства, с него начался Минтяжстрой. В состав министерства входил Минтяжстрой Украины. На Украине оно поднимало Донбасс, все металлургические заводы, в том числе и Жданов (Азовсталь), Днепропетровский завод, Запорожсталь, Криворожсталь — в общем заводы Юга. Входил в состав нашего министерства и Минтяжстрой Казахстана, а это строительство на Карагандинском металлургическом заводе.

Еще в союзное министерство входило порядка 15 региональных главков. Это было одно из самых крупных строительных министерств того времени. Самые сложные задачи, которые ставились перед строителями страны, выполняло наше министерство.

И вот могущественный глава Минтяжстроя СССР побывал в Магнитогорске и перевел в свое непосредственное подчинение «Стройтрест». Распорядился подготовить специальный приказ относительно «Стройтреста». В дальнейшем приказы с организационно-техническими мероприятиями в части материально-технического обеспечения, строительства и развития собственной базы, механизации, транспорта, оснащения вычислительной техникой, развития железнодорожного транспорта, о которых я уже выше рассказывал, готовились каждый год.

Фактически уже в 1985 году был издан первый подобный приказ. Понятно, мы сами подготовили его. Вплотную занимался этим делом Артур Николаевич Терехин. Он приехал в министерство, чтобы пройти по всем службам. Здесь заместителями министра были такие корифеи, как Александр Васильевич Кондрашов, очень порядочный человек, который был уполномочен решать многие задачи по материально-техническому обеспечению. Он был совершенно не похож на снабженца, на чиновника, вникал во все вопросы, очень душевный человек был. Решитилов Владимир Иванович, Бабенко Александр Александрович — заместители министра, Забелин — заместитель министра по экономическим вопросам, Биевец — начальник Тяжстройиндустрии, свердловчанин. Жирнов, начальник Тяжмеханизации, — это автотранспорт, механизация, копровые установки «Казагранде» для устройства буронабивных свай, для бурения — все эти вопросы он решал. Атаманов — замначальника техуправления в области строительства объектов черной металлургии.

Михаил Иванович Почкин, конечно, Магнитогорск практически посещал каждый месяц. Почкин прошел хорошую школу в роли начальника комбината строительства (такие тресты-комбинаты были на Украине). Он был начальником комбината в Жданове и строил конвертерный цех там.

То есть он, считай, конвертерный цех возвел своими руками. Он знал дело, сам поднимал вопросы, для него не были загадкой машины непрерывного литья. Михаил Иванович сыграл решающую роль в строительстве и нашего конвертерного цеха. Человек, чрезвычайно преданный работе, очень беспокойный, энергичный, живой. Накопивший неоценимый жизненный и инженерный опыт.

Он не прятался никогда за чью-либо спину. Это редкое качество для министерского чиновника уровня заместителя министра — потом первого зама. При любых ситуациях он удар принимал на себя. Никогда не переводил стрелки: вот, мол, сидит управляющий, начальник комплекса — с него спросите.

Ничего подобного. Он самостоятельно принимал решения. Если накладки были со стороны, скажем, даже какого-то министра, Михаил Иванович вступал в бой. Возьмите хоть Минмонтажспецстрой, хоть любое подразделение Министерства черной металлургии. Ведь так удобно спрятаться за строителя: там фундамент не готов, там — какой-то кусок водопровода. Там не приняли напряжение на какой-то подстанции, там еще что-то такое. А если копнуть глубже, весь сыр-бор из-за того, что нет еще оборудования на стройке... Такая система была.

Да и партийные работники частенько тоже подставляли хозяйственного руководителя. Мол, чем больше ты накритикуешь, тем большую работу проделал. Всегда можно найти, за что критиковать хозяйственника.

Кто работает, тот работает. А кто не работает, тот интригует. Для кое-кого это способ выживания. Это видимо присуще нашему обществу, менталитету. Были институты специальные: народный контроль, партийный контроль. Они не разбирались и не помогали, они были призваны, чтобы наказать, найти крайнего. Чтобы было неповадно другим. Показательная школа такая.

Но с другой стороны, сегодня нет таких институтов, и может быть поэтому бардака больше стало...

Мне доводилось работать с немцами на стане «2000», потом с американцами. И они, как я заметил, воспитаны в духе уважения друг к другу, к своему партнеру. Не в духе, чтобы снять с себя ответственность и перенести ее на плечи кого-то другого. А у нас вот такая система больше развита, на мой взгляд.


Ее руки

Он отсидел десять лет от звонка до звонка и вернулся к той, о которой мечтал и день, и ночь. Они не успели нажить себе детей, но жена, и будучи свободной от семьи, ждала его возвращения.

Они не были старыми, но груз лет в вынужденной разлуке угнетал их с первой минуты встречи.

Утром, еще до завтрака, — она на краю кровати, он подле нее, на табуретке — они глядели друг на друга, и нежность переполняла их. Жена по-прежнему казалась ему обольстительной. Он прижался головой к ее коленкам, целуя ей руки. Он плакал и не мог остановиться: на коже ее рук, на форме пальцев отразился каждый из 3650 прошедших дней.


59

«Стройтрест», пока возводили конвертерный цех, непременно выделялся, был на переднем плане, на острие для министерства. То есть появляется в Москве замуправляющего по снабжению Терехин, сразу к нему с вопросом:

— Как обстоят дела в Магнитогорске, что нужно?

К любому стройтрестовцу с вниманием относились. Потому что эта стройка была под контролем ЦК, если не Политбюро. В Основных направлениях развития страны значилась отдельной строкой. Но многое зависело, понятно, прежде всего от отношения первых руководителей министерства, в частности, Золотова, Баширова, Забелина и Почкина. Ими был создан такой климат, чтобы «Стройтрест» непрерывно совершенствовался в своем развитии. Министерство для нас было, если можно так выразиться, и кормильцем, и поильцем. Мы могли по любому вопросу туда обратиться и получить необходимую помощь.

Надо заметить, Золотов Иванова никогда не дергал — по мелочам не вызывал в Москву. Ничего подобного! Челноком между столицей и Уралом был Терехин.

— Признаю, — вспоминает сегодня Артур Николаевич, — когда я прибыл туда впервые после приказа Золотова, министерские службы приняли меня со всем столичным снобизмом: «Опять этот Магнитогорск! Нам и так всего не хватает...». Сказали хоть не напрямик, но понять подтекст можно было: «Кто вы такие? Они в главки ходят... К нам такие начальники ходят! А здесь какие-то Терехины, Ивановы заявились! Кто это там, такие махонькие? Пошли отсюда!» В общем, туда-сюда и так далее. Стало понятно, что о чрезвычайной важности нашей стройки, точно также, как и нам, в Минтяжстрое не объявлено громогласно. Тогда министр Золотов Николай Васильевич взял меня за руку и лично, показательно по всем кабинетам провел. По отделам, по управлениям.

Мне рассказывали о том, как все это происходило, потрясенные минтяжстроевские клерки. Министерство тогда располагалось по улице Ямское поле, 5. Золотов был человек вроде демократичный, но его боялись все. А тут приводит он Терехина чуть не за руку к Кондрашову, и министр говорит:

— Александр Васильевич, здравствуйте. Это есть Терехин Артур Николаевич, заместитель управляющего «Стройтрестом». Вы познакомьтесь с ним, вникните в его дела и, пожалуйста, окажите всестороннюю помощь.

Потом заходят они к заму Кондрашова, Заславскому, ведавшему материальными ресурсами — обсчетом металлопроката, цемента и так далее — и опять:

— Здравствуйте, вот Терехин, познакомьтесь.

Небывалое дело! Такого никогда не случалось прежде в министерстве. Министр лично водит два с лишним часа по всем этажам, по всем службам даже не управляющего, а заместителя управляющего «Стройтрестом». А ведь мог бы просто вызвать к себе в кабинет подчиненных, сказать: «Вот это Терехин». Но он водил его по министерству — всем показал. И всем стало понятно, какое значение имеет «Стройтрест»:

Мы, естественно, всерьез подготовились к непосредственному контакту с министерством, подсчитали, что нам надо. А нам все фонды начали урезать — урезали раз, урезали два. Терехин заходит непосредственно к министру: мол, здесь урезали, там урезали. Министр собирает всех и предупреждает:

— Товарищи, вы не шутите с Магнитогорском, используйте все возможности. Я приглашу Иванова только тогда, когда вы полностью отработаете все позиции. Пока его согласия не будет, я ничего не подпишу и вам придется возвращаться ко всем этим вопросам.

Один раз их собрал, второй. И нам сообщают: получите объемы такие-то и такие-то. Признаюсь, с чем-то нам приходилось и смиряться. Разногласия у нас оставались, в основном, по металлу.

И вот Иванов прилетает в Москву. Золотов всех, кто участвовал в наших делах, пригласил к себе. Сказал:

— Мы тут поработали с приказом, подготовили материалы, за исключением таких и таких пунктов. По металлу мы договоримся так: половину вы на себя берете (все же Магнитогорск — столица черной металлургии), а половину мы даем. Пойдет так?

Вот таким образом были сняты все разногласия, и он подписал первый министерский приказ. И каждый год он (а затем сменивший его Сергей Васильевич Баширов) точно так же согласовывал все вопросы. Дорога была проторена. Постоянно ощущался контроль сверху:

— А как там Магнитогорск, как идет строительство конвертера, как выполняются решения XXVII съезда КПСС?

Раз в месяц заседала коллегия Минтяжстроя, подводились итоги работы, ставились задачи на будущее. «На ковер» вызывались те, кто не вписывался в график по каким то объектам. Рассматривались целевые задачи — стройки черной металлургии, цветной металлургии. Такие коллегии проводились с участием руководителей подразделений территориально. Это было и во времена Золотова, и Баширова, и Дабенина Виктора Никитича в дальнейшем.

И все время слушали дела, связанные с конвертером, потому что это была основная стройка министерства. Отмечались недостатки: например, неудовлетворительное выполнение плана, какое то отставание. Но ни разу не было ни одного оргвывода, выговора или другого наказания по отношению ни к Иванову как управляющему, и ни один волос не упал с голов его заместителей.


Ключ к успеху

Как-то умеет устраиваться участок Жукова! В прошлом году строительные домики спецпромстроевцев, помнится, размещались чуть ли не в роще среди тополей, чудом сохранившихся в шлаковых отвалах. А вот нынче переселились поближе к комплексу ККЦ и заняли площадку на крутизне, над самой речкой Башик. Площадка крошечная, кажется, чудом зацепились на ней полдюжины вагончиков, но зайдешь в образованное ими каре и вроде не тесно, а напротив, уютный дворик получился, залили его бетоном — чистота и поддерживать ее легко. Сделали скамейки в тенечке, разбили клумбы почти у каждого домика.

Слова подкреплены делами коллектива. Всегда-то он в числе передовых, а по итогам работы в мае признан лучшим среди бригад-участников, строящих ККЦ. Переживал до этого участок смену поколений, не всегда удавалось сразу приучить к дисциплине молодое пополнение — так и получилось, что на главной стройке двенадцатой пятилетки спецпромстроевцы Жукова только сейчас впервые вышли победителями социалистического соревнования. Но теперь коллектив стабилизировался и можно ожидать новых хороших успехов.

Памятуя о приближающемся заседании профсоюзного штаба, посвященного вопросам быта, оглашаю сымпровизированную тут же, на месте, короткую анкету:

Как вы оцениваете организацию производственного быта на строительстве ККЦ?

Чего, по-вашему, недостает быту строителей?

Выполняют ли свои обязательства по организации быта строителей профсоюзный штаб и администрация стройки?

На первый вопрос все без исключения рабочие дали положительный ответ. Второй вопрос вызвал минутное раздумье.

— Нужно почаще поливать дороги в летнее время, — сказал машинист трубоукладчика А.Г.Кощеев. — И буфет нужен. Чтобы работал с полвосьмого, и можно было в нем хотя бы сигарет купить перед работой.

— Сигареты не сигареты, а пирожки на площадке нужны, — вмешалась Е.П. Путинина.

— На стане «2500» пирожками торговали, — вспомнила трубоукладчик Татьяна Михайловна Петрова. — Дома не позавтракаешь — знаешь, сумеешь перехватить прямо на рабочем месте.

— Надо бы городок радиофицировать, — сказала трубоукладчик Анна Павловна Маркова.

.... Я понял, что это ответ на мой третий вопрос.


60

Для Иванова, как он не раз признавался, своеобразной точкой отсчета на возведении ККЦ было прибытие на объект заместителя Председателя Совета Министров СССР Рябова. После совещания с ним был составлен график производства строительно-монтажных работ, но он дополнялся и корректировался даже в ночь на 19 апреля, когда Рябов должен был вылетать из Магнитогорска.

— До утра я в Гипромезе находился, — вспоминал позже Иванов. — Аникин занимался этим активно очень. И мы последние штрихи ночью наносили. А когда самолет уже отправлялся с делегацией чартерным рейсом в Челябинск, мы привезли этот график, и наш министр с Бакиным ставили подписи чуть ли не на крыле самолета.

Это совещание памятно и другим. Во-первых, был заслушан доклад Ивана Христофоровича Ремезова, потом доклад Иванова. Задано было очень много вопросов, в частности, Чернышов задавал вопросы по неудачной забивке свай из-за насыщенности грунта скордовинами. А мы только-только начинали подбираться к решению этой проблемы.

И вот давит своей настойчивостью Чернышов. И с беспощадной критикой вдруг выступает министр черной металлургии Колпаков:

— Как же так, время идет, а строители не могут наладить даже работы по «нулевому циклу»?

А у нас еще ни документации — практически ничего еще и не было. Иванов отвечал в таком духе, а Серафим Васильевич раскипятился, сказал, что все из-за такого управляющего — стройка еще, в сущности, не началась, а он ищет оправдания своим неудачам. И в заключение:

— Я думаю, что толку из него не будет. Сергей Васильевич, вы рассмотрите кадровый вопрос — такой управляющий нам не нужен.

Баширов промолчал, но тут решительно выступил первый секретарь нашего обкома Геннадий Григорьевич Ветров:

— Не вы назначали Иванова, Серафим Васильевич, и не вам его снимать. Вы, пожалуйста, позаботьтесь о том, как быстрее выдать техническую документацию. Решайте свои вопросы, а так называемый кадровый вопрос мы сами решим.  —

— Таким было начало строительства, моей деятельности как руководителя стройки, — улыбается нынче своим воспоминаниям Иванов..

А в общем, на 1986 год запланировано было народно-хозяйственным планом освоить 13 млн. рублей. Мы составили мероприятия на 33 млн. рублей — 20 миллионов обязались выполнить сверх плана. И все 33 млн. рублей мы освоили в 1986 году! 1986 год — это начало, когда мы забили многие сваи, сделали первые фундаменты и установили первые колонны в скрапном пролете. Первые фундаменты и мощные колонны пошли у нас в отделении непрерывной разливки стали. Это было широкое наступление практически по всему громадному комплексу.

В мае мы подали напряжение на реконструированную 96-ю подстанцию. Там были поставлены новые трансформаторы, протянули фидер на 10 кВт, подали напряжение на стройку. В том же году были возведены блочное здание комплекса, столовая на 300 мест. Тогда же мы начали строить столовую на 500 мест. Создавали все условия для производства и быта. Начали наращивать силы — более 1000 человек привлекли на строительно-монтажные работы. Реконструировали и ввели первые наши объекты по увеличению производства изделий и конструкций. Провели также реконструкцию дробильно-сортировочной фабрики. Открыли новые месторождения камня. Начали работу по намыву песков.

Приступили к работе городской, партийный, профсоюзный и комсомольский штабы, ежемесячные выездные заседания секретариата обкома КПСС, которые играли заметную, если не решающую роль на стройке. Сила обкома партии была настолько велика, что все министерства, от которых зависела реализация вопросов проектирования, поставки металлопроката и стройматериалов, изготовления металлоконструкций (более 150 тыс. тонн было изготовлено), обеспечения людьми, старались наладить устойчивую связь с Челябинском. Столица постоянно сверяла свои действия с нашим областным центром, хотя, понятно, все названные проблемы решались централизованно. Не на Урале, а в Москве. Обкомом партии они были взяты под контроль, партийные органы настойчиво подстегивали министерства.


Белые ночи

Тихим морозным безлюдным новогодним утром он любил выходить на улицу и идти куда глаза глядят. В каком-нибудь маленьком кафе он выпивал бокал шампанского у стойки и, обменявшись поздравлениями с невыспавшейся продавщицей, продолжал путь. Навстречу попадались загулявшие люди, бледные, с запавшими после тяжелой ночи глазами; он же был трезв.

Пройдя километра два-три по спящему городу, он поднимался на четвертый этаж к Неле. Она поворачивала голову на звук отворяемой двери и улыбалась ему сквозь отходящий сон. Он нагибался к ней, целовал ее, пахнущую вином и женским теплом, отодвигал от себя, рассматривал, опять целовал.

— Сумасшедший, — говорила она. — В такую рань.

— Уже одиннадцать, гуляка. С Новым годом, с новым счастьем.

Он поднимал ее из постели всю в черном или в белом, или в голубом, или розовом, на руках переносил на диван, усаживал к себе на колени.

— Ты меня заморозишь,- говорила она. — У тебя руки, как лед.

— Сейчас они согреются, и ты мне в этом поможешь.

— Сумасшедший. Вот увидишь, сейчас кто-нибудь войдет. Кто тебе открыл?

— Папа. Он меня воспринял, как продолжение сна. Сейчас он видит сон с моим участием.

— Я, наверное, тоже.

Он наливал шампанское в запотевающие бокалы.

— Я вчера много пила и совсем не вспоминала тебя, — говорила она.

На прощание они долго целовались в прихожей.

Когда за ним захлопывалась дверь, из своей комнаты выходила мама и с укоризной смотрела на дочь.

— Когда-нибудь его жена выцарапает тебе глаза, — говорила мать.

— Пусть попробует, — отвечала Неля. — Не имеет права.

— По-моему, имеет.

В полдень небо становилось выше и светлее, но улицы были по-прежнему пустынны. Он забирался в заиндевелый, морозный, ужасно грохочущий трамвай, проезжал пару остановок и оказывался у дома Ольги Павловны. Она сама открывала ему, она не спала.

Она усаживала его за стол и кормила тысячей вкусных вещей. Она целовала его очень крепко, но настороженно. Она была как лиса, и ее пугала доступность приманки.

— Если бы ты не зашел сегодня, я бы убила тебя, — говорила она потом.

За плотными шторами угадывался день, а здесь, во мраке терзал душу Сен-Санс.

У Лиды муж оказывался на работе.

— Да, не позавидуешь Сергею, — говорил он, усаживаясь в кресло. — После такой ночи — и к мартену. Поздравь его от меня.

— Перестань, — говорила Лида, помогая одеться Алешке. — Замолчи. Он придет через два часа. Ты его подождешь.

— Мне некогда ждать. Передай ему привет и самые лучшие пожелания.

— Замолчи.

Алешка, забавный карапуз с синими, как у мамы, глазами, гремя коньками, сбегал по лестнице.

— Можешь ты хоть в Новый год быть человеком? — спрашивала Лида. — Я не видела тебя три месяца.

— Подумать только, как летит время!

— Мы могли бы быть самыми счастливыми люди на свете.

— Или самыми несчастными.

— Мы не настолько любим друг друга, чтобы быть несчастными.

— Это как раз и называется развратом, моя милая.

Она терлась о его плечо. Она смеялась. Она ерошила ему волосы. Она злилась. Она брала его за колено, она обнимала его. Ее грудь, ее ноги, ее тело под тонким в голубых цветах по синему полю халатиком. И вздрагивала вся, почувствовав его руку на своем бедре. И прижималась к нему потемневшим лицом.

Через полчаса он уходил, проклиная себя.

Город уже оживал, когда он возвращался домой. Во дворах царила детвора, спешили в магазины хозяйки с сумками. Без сумок шли в магазин мужчины.

— Куда ты пропал?- спрашивала жена.

— Прошелся по улицам.

— Странная у тебя привычка.

— Новогодняя.

— Тут заходил Виктор, передавал тебе привет. Жалел, что нет тебя дома. Он-то меня и разбудил.

Жена вставала из постели, потягивалась, ярко-рыжая, как лисонька. Вся в черном или в белом, или в голубом, или в розовом. Подходила к окну, распахивала плотные шторы, впуская день. Ее грудь, ее ноги, ее тело в квадрате света.

— Где Димка? — ему бешено хотелось смеяться.

— Убежал кататься на коньках.

С бокалом он подходил к телевизору, включал его. Большой симфонический оркестр играл Сен-Санса.



61

Думал ли кто на стройке в те зимние дни, при тридцатиградусном морозе на пронизывающем ветру, что придет день, и малейшее колыхание воздуха, несущее прохладу, будет восприниматься как божья благодать? На термометре опять тридцать, но уже выше нуля. Жарко, порою нестерпимо жарко в вырытом в металлургическом шлаке котловане. И неизвестно, кому тяжелее — тем, кто внизу, или тем, кто на высоте.

Во всяком случае, в здравпункте стройки зафиксирован первый тепловой удар. А ведь люди на комплексе кислородно-конвертерного цеха подобрались, как один, сильные, здоровые! Но — жара ...

В минувшую субботу во второй половине дня многие не выдержали, потянулись в тень. Кажется, лишь на обшивке стен скрапного отделения кипела работа.

— Горячая работа уравновешивает разницу температур, — с улыбкой объяснил бригадир мобильного специализированного строительно-монтажного управления № 50 из Челябинска Николай Иванович Живлюк. Он стоит внизу, на земле, зорко следит за действиями товарищей. Временами плавно взмахивает руками, как заправский дирижер: «Майна! Еще немного майна!»


На линии огня

Был ранний летний вечер. Народ, вышедший из трамвая в конце рабочего дня, шел по улице довольно плотной группой. Чуть ли не в самой голове колонны торопилась домой Фаина Федоровна, заведующая детским садиком. Понятно, голова ее была занята событиями прошедшего дня.

Внезапно справа через дорогу, от ворот школы, улицу перебежал молодой человек с пистолетом в руке и с короткой дистанции, чуть присев, начал стрелять по группе парней, стоявших у кустов. Видно, они были хуже вооружены, с их стороны раздалось лишь несколько хлопков.

Фаина Федоровна оказалась на линии огня. Она стояла, оглядываясь на каждый выстрел, а пули свистели вокруг нее. Стрельба прекратилась через секунды, ребята слева отступили, унося тело товарища. Фаина Федоровна, как ей казалось, не успела даже испугаться, осталось впечатление, будто она наблюдала съемки кино.

Муж отнесся к происшедшему серьезно.

— Не следует стоять, как столб, под пулями, — сказал он, оторвавшись от телевизора. — Надо сразу броситься на землю, закрыть голову руками и не смотреть по сторонам, потому что в таких случаях не принято оставлять свидетелей.


62

На 1 января 1988 года парк машин, занятых на строительно-монтажных работах и в технологической цепочке промышленных предприятий, составил уже 827 единиц. Техника начала меняться два года назад, за это время было получено 267 машин и, естественно, 177 старых машин мы сняли с производства и списали. Обновление техники шло очень активно, у нас механизаторы занимали особую нишу, в связи с тем, что это высококвалифицированные люди и средний разряд у них очень высокий.

Надо отдать должное управлению механизации, его руководителям. В 1986 году у нас парк автотранспорта был 828 единиц. Плюсом мы получили еще 352 единицы. Было списано за этот же период 275 грузовых автомобилей, но мы создали дополнительные колонны из «Татр», других вновь прибывших машин.

На конвертере было запланировано в 1987 году освоить 80,5 млн. рублей, в том числе на долю «Стройтреста» пришлось 78,5 млн. рублей. Самые большие объемы планировали строительному управлению «Промбетон».

1987 год был годом монтажа металлоконструкций. Мы намечали изготовить за этот год 66,7 тыс. тонн металлоконструкций, фактически же их было изготовлено 68,5 тыс. тонн, а смонтировано 45,7 тысячи. Остаток несмонтированных металлоконструкций на 1 января 1988 года составил 26,5 тыс. тонн. Львиную долю изготовил Челябинский завод металлоконструкций — конструкции для конвертерного отделения, в том числе высокой его части, самые уникальные ответственные подкрановые фермы для отделения непрерывной разливки стали.


Визит заместителя Предсовмина

5 октября посетил стройку заместитель Председателя Совета Министров Союза ССР, председатель Госстроя СССР Юрий Петрович Баталин. На совещании Юрий Петрович подвел итоги пика строительства. Еще монтировались металлоконструкции, но уже чувствовался перелом — необходимость поставки восьми мостовых кранов, которые специально предназначались для монтажа технологического оборудования.

С конца этого года необходимо было начинать монтаж машин непрерывного литья заготовок. Поэтому и основное внимание при посещении Баталиным ККЦ было обращено на то, что уже должна начаться планомерная поставка оборудования в конвертерное отделение. И совещание было проведено с участием машиностроительных министерств — на предмет соответствия их действий графику поставки.

Были рассмотрены и вопросы материально-технического обеспечения, сбой в котором по четвертому кварталу уже наметился в «Стройтресте». В частности, по цементу годовые фонды уже были исчерпаны. Должны были быть приняты меры по поставке Минчерметом металлопроката, требовавшегося для изготовления металлоконструкций. И надо признать, это совещание оказало помощь строителям.


63

За два года мы ввели 342,5 тыс. кв. метров жилья (каждый год объем его увеличивался на 10 процентов). В целом по «Стройтресту» мы имели на 1 января 1988 года в общежитиях 3700 мест, для семейных — 253 места. Прибыло по общественному призыву на Всесоюзную ударную стройку более 1000 молодых людей, почти столько же — из других источников (спецнабор, профтехучилища). Еще за счет предприятий получили порядка 700 человек. Первыми пришли работники комбината, в том числе машинисты мостовых кранов, электрики, которых начали набирать в ККЦ. Начальник цеха Слоним Александр Иосифович со службой своей стал помогать строителям.

На собственной базе мы тоже проделали большую работу, освоили 21 млн. рублей, сдали около 30 тыс. кв. метров жилья для работников «Стройтреста».

Порыв энтузиазма тогда еще ощущался на стройке, непосредственно в бригадах. Но мы догадывались, что среди добросовестных людей есть и такие, которые за счет товарищей желали бы денежки получать, а взамен соответствующих усилий не прикладывать. Важно было не заорганизовать крепнущие ростки коллективного подряда, не допустить его формализации, существования только на бумаге — для «галочки». Требовалось новое видение организации производства. Мы замечали, что экономика западных стран динамично развивается, а экономика Советского Союза застопорилась в последнее время, несмотря на то, что такая гигантская стройка, как конвертерный цех, поднималась.

Мы всерьез взялись за работу по внедрению прогрессивных форм оплаты труда, потому что поняли, что в тупик заходит вся система нашего производства, ей не достает стимулирующего воздействия рынка. Царила уравниловка, было выявлено много прогулов. Нам на это серьезно указал КПК. Нас в мае 1998 года рассматривали в этом высшем органе партийного контроля.


Инфаркт

Я часто прежде задумывался, а каким бывает первый инфаркт? При каких обстоятельствах он случается? Как его распознать? Что чувствуешь, находясь на пороге смерти?

Как-то перед обедом ко мне, естественно по делам, заглянула молодая симпатичная деятельница культуры. Ну как было не пригласить ее в ближайшее приличное кафе? В общем-то мы там особенно не рассиживались — все же обеденный перерыв. Что-то второе, по 50 граммов коньяка, черный кофе. Вернулись ко мне в кабинет. И не скажу, что было какое-то большое обоюдное желание — просто озорство.

Уже в процессе я почувствовал, что со мной происходит что-то неладно.

— Кончай в попку, милый, — попросила она.

Вот такие они, деятели советской культуры, без энтузиазма подумал я.

Я был весь мокрый и опустошенный, будто меня выпотрошили. Я сразу же выпроводил даму, прошел в туалет и привел себя в порядок. Закурил сигарету и тут же потерял сознание.

Скорая вовремя сделала тромболизис, чем и спасла меня. На другой день я очнулся в реанимации с утренней эрекцией. Значит, будем жить, подумал я.


64

Отец велел заехать к нему ровно в десять — без опоздания. Я, вообще-то, опаздывать не привык, но особое примечание отца насторожило меня. Ровно в десять я открыл дверь своим ключом. В прихожей горел свет, а на кухне ужинали отец и Гоголадзе. Я не знал, что они знакомы, но ничему нельзя удивляться в этом мире.

Я молча придвинул стул к столу, положил себе в тарелку какого-то салата, сосиски. Гога, наверное, продолжая рассказ о заседании секретариата обкома, позволил себе несколько язвительных замечаний в адрес партийных начальников стройки.

— Они вообще ничего не понимают и не хотят понимать, — сказал он. — Они просто отвыкли думать. Им надо все разжевать и в рот положить.

Мы перешли в гостиную.

— Познакомься, — сказал отец мне, — подполковник Дашков.

— Но в Магнитогорске я при любых обстоятельствах журналист Гоголадзе! — не преминул подчеркнуть Дашков.

Ничего себе, подумал я, и это при его вольнодумии и пристрастии к Самиздату. Ах, Фаня, Фаня, ты была права!

— Не из небезызвестных Дашковых? — спросил я, чтобы что-то спросить.

— Ты невнимательно слушал. Моя фамилия Дашков, ударение на втором слоге.

Мы поговорили о том, что социалистический строй требует модернизации, что индустриальный Урал, как всегда, остается становым хребтом России. Мне стали понятны истоки высказывавшихся отцом ранее не совсем присущих его мировоззрению взглядов. Гога сказал, что уезжает по срочным делам. И вероятно не скоро вернется. Если вернется вообще.

Он должен был выехать рано утром, но мы все-таки проговорили полночи. Оказывается, с отцом они познакомились в 1968-м. Я всегда чувствовал, что за подобранным и подтянутым в струнку обликом Гоголадзе кроется какая-то тайна, и поэтому сейчас, прикоснувшись к ней, слушал его, затаив дыхание. То, что мне открылось в последние часы, перевернуло многие мои представления о буднях и значении великой стройки, в которой мне довелось участвовать предыдущие четыре года далеко не на последних ролях.

О предстоящих событиях в Чехословакии он узнал из «Спидолы» в базовом лагере на Талгарской подкове в Заилийском Алатау — был оповещен специальным сигналом в «Новостях». Им предписывалось сразу же спуститься вниз, всему взводу, участвовавшему в связи с китайским конфликтом в рекогносцировке этого горного массива, но вылететь в Прагу в тот же день должен был Дашков один.

— Я знал Чехословакию как свои пять пальцев, — продолжал он. — «Дайте мне роту солдат и два бронетранспортера, и я оседлаю шоссе, поднимающееся от Карловых Вар в Германию». Мне придали еще и шесть танков, а я устроил свой штаб в отеле «Славия». Вообще, чехи милейшие люди, и я понял, что мы зря влезли в эту «пражскую весну», в день своего прибытия по назначению. Люди хотели построить нормальное общество, где каждый работает, а сосед не боится соседа.

В первый день нас угощали пивом, а девушки улыбались нам, но когда чехи почувствовали, что мы планируем гостить у них долго, они стали жечь наши машины. Не будешь же стрелять в деда, который, совершенно не прячась, бросает «коктейль Молотова» на броню боевой машины.

От меня требовали стрелять по «чешским провокаторам», несмотря на пол и возраст, но я-то был командирован держать шоссе от проникновения подразделений бундесвера, НАТО. У меня было два лейтенанта, владевших немецким, они и вели все мирные и немирные переговоры. Оружие не то что применять, но даже просто брать его на изготовку, я строго настрого запретил всему личному составу.

Отель располагался на возвышенности, откуда далеко было видно. Я устроил свой наблюдательный пункт на его крыше, мы с нее вели наблюдение за обстановкой...

—...а заодно загорали с администратором гостиницы Дагмар Хаврдовой, — неожиданно вставил отец. — В результате получилось полное разложении личного состава роты. Солдаты гуляли с «чехоцловачками», в городе никак не могли установить военное положение.

— Спасибо вам, товарищ генерал. Если бы тогда вы не забрали меня к себе, меня поперли бы из партии, из органов, лишили бы звания и наград.

Как я понял, Дашков тогда сыграл ключевую роль при вывозе Дубчека из Праги в Москву.

— Скромный парень, — сказал мне позже отец. — О своих приключениях он много мог бы рассказать — заслушаешься. Если бы не его, так назовем, своеобразие, Дашков уже давно был бы и генералом, и Героем.

А я вдруг догадался, чем Дашков с моим отцом похожи — умением располагать к себе если не с первого, то непременно со второго взгляда. Еще в молодости они оба прошли в специальных вузах школу, а потом всю жизнь совершенствовали приобретенные там навыки лжи, глядя прямо в глаза, и беззастенчивого лицемерия, лести и лукавства в дозах, необходимых для вербовки. А если необходимо запугать оппонента, в ход идут другие методы — металл в голосе, таранящая решительность, бескрайняя жестокость.

Утром за коротким завтраком снова возник разговор о том же — нет ясного понимания у многих партийных руководителей о целях стройки. Сплоченный воедино советский народ должен перейти к рыночным отношениям организованно, не утратив завоеваний социализма!

— Полистай эту папочку, и тебе многое станет ясным. И еще кое-что тебе растолкует товарищ генерал, — сказал Гога. — Ты должен быть с нами.

Я мельком взглянул на верхнюю бумагу.

— И когда будет день «Д», товарищ подполковник? — спросил я, ощущая некую фальшь в своем тоне.

— Настоящая перестройка должна начаться не позже, чем через год-два. Если этого по какой-то причине не произойдет, процесс станет неуправляемым, — предсказывают наши аналитики. Слишком много охотников разодрать СССР на кусочки. ККЦ и другие подобные объекты составят материальную базу обновленной страны, — ответил бывший Гога.

— И важно, — добавил отец, — чтобы никто не вмешался в ход дела со своими идеями. Ни дубовые партийцы типа Плюшина, ни туповатые демократы типа Костенко.

Отец весь вечер был весел, напорист и по-хорошему зол. Мне в голову не могло прийти, что через какие-то шесть месяцев его не станет.


Вектор ответственности

На ККЦ вообще был строгий порядок, когда дело касалось бетонных работ. Я до сих пор помню такой случай в 8-9 осях конвертерного отделения: не набирает прочности бетон и все. Летний бетон, все вроде должно быть нормально. Фундаменты здоровенные. Смежники в нетерпении, потому что пора, пора участок передавать под монтаж. А кубы раздавили — не показывают кубики прочность. Высверлили керны из тела фундамента — нет, не набирает прочность бетон.

А время не ждет. Что делать? И я даю разрешение на монтаж. Уверен был, так как не сомневался в создании соответствующего технологии ухода за бетоном, нормального температурно-влажностного режима.

То есть в течение двух недель надо было постоянно поливать фундамент и не давать активно испаряться влаге. Но что-то на этот раз в технологической цепочке не сработало. Видимо плохо полили в спешке или пропустили пару-тройку дней, поэтому бетон и не набирает к положенному сроку прочность. Но я не сомневался, что все вот-вот придет в соответствие. Пусть, не теряя времени, ставят колонны: бетон успеет набрать прочность к моменту, когда нагрузки станет полной.

Это было в 4 часа вечера. На следующий день в 8 утра приходит капитан КГБ:

— Вы вчера дали разрешение на монтаж. А вы знаете, что бетон не набрал прочность?

— Да я уже 15 лет занимаюсь бетоном, — отвечаю, — и знаю, обязательно наберет он прочность.

По простоте душевной начинаю рисовать фундамент, колонну, показываю векторы нагрузок...

— К тому моменту, когда кран будет запущен и поднимет первые свои 500 тонн, — говорю, — фундамент наберет прочность.

— Хорошо, — капитан аккуратненько складывает мои наброски в папку.

Ничего себе, подумал я, ведь мы бетона укладываем по полторы тысячи кубометров в сутки! Хоть работу меняй, пока не обвинили черт те в чем.

Встретил я того чекиста где-то через полгода, доложил, чуть ерничая:

— Фундамент набрал прочность!

Там по подкрановым путям уже вовсю мощные краны бегали.

— А вдруг бы не набрал? — всерьез спрашивает капитан. И то, что я тогда рисовал, не вернул.

Я ему не стал объяснять, что и на такой случай можно предложить спасительное и к тому же совершенно верное инженерное решение. У каждого своя работа: у кого-то — строить, у кого-то — Родину от шпионов и диверсантов защищать...

Такова была степень ответственности.

Самое плохое — это переделывать. Это хуже чего бы то ни было. Еще не так обидно, если сами чего-то напутали — тут молча переделываешь. А если появились изменения в проекте, — это уже, конечно, то еще шоу! Но таких случаев, к счастью, немного было.


65

У прорабского вагончика «Уралстальконструкции» на строительной площадке кислородно-конвертерного цеха в «затылок» друг другу выстроились заготовленные впрок барьерчики с предупреждающими надписями. В последнее утро мая их здесь стало наполовину меньше. А это верная примета предстоящего большого подъема.

Не сказал бы, что в городке монтажников ощущалось какое-то особое напряжение. Тем не менее, назначенный на полдень очередной подъем выходил из ряда всех предыдущих, часто далеко не ординарных подъемов. Готовились установить на положенное место «домик» вытяжной шахты конвертерного отделения. Вес пустяковый по понятиям строителей ККЦ, «всего» сорок тонн. Но высота подъема без малого восемьдесят метров, самая высокая точка будущего цеха. Выше — только небо.

Такую погоду, как нынче, выжидали. Уже несколько дней по котловану гуляли, вздымая пыль, ветры. А сегодня взошедшее с утра солнце разогнало облака, утихомирило упругое колыхание воздуха. Два мощных монтажных крана замерли в ожидании.

Собственно, сам подъем занял, наверное, не больше четверти часа. Привычно, сноровисто застропили коробку размером с хорошее четырехэтажное здание, и конструкция, плавно оторвавшись, поплыла все выше и выше вдоль колонн, образующих этажи конвертерного отделения.

Тишину нарушали только скороговорка портативных радиостанций, треск эфира да редкие замечания наблюдателей.

На самой верхотуре коробку приняли звеньевой Павел Пузырев с товарищами. Остальное, как говорится, было делом техники. «Начерно» закрепили «домик» на месте и пошли обедать.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес начальник участка «Уралстальконструкции» Мечислав Леонтьевич Терпиловский, — теперь перекроем «домик» щитами и вывесим красный флаг!

...Конечно, четверть часа подъема — это видимая часть айсберга. Подготовка к штурму высшей точки ККЦ началась еще полмесяца назад. Поручено непростое дело было бригадам прораба. Стрельцова. Монтажники не ищут легкие пути, монтажники ищут пути рациональные, требующие минимальных временных затрат, ведь, как известно, любая экономия в конечном счете сводится к экономии времени.

Проект организации работ предусматривал подъем «домика» отдельными плоскостями. А в нем по спецификации ни много ни мало две сотни деталей. Сколько времени уйдет на их раздельный подъем? Да потом еще сборка на высоте. Стрельцов в самые теплые весенние дни не расставался с плотным плащом: то и дело приходилось взбегать на высоту, а там ох как продувает. Сборкой «домика» на земле занялась бригада Геннадия Муртазина. Народ в ней подобрался опытный, все умеющий на монтаже народ. Поэтому особое внимание в коллективе — молодому Саше Тарабрину.

Параллельно прораб инструктировал машинистов кранов. При взаимодействии двух кранов требуется выдержать немало условий, но прежде всего нужно соблюсти абсолютную синхронность подъема. Надо сказать, на строительстве конвертерного отделения использование двух кранов одновременно не редкость — сплошь и рядом поднимаются сверхтяжеловесные конструкции. В пролете «Е-Ж-И», например, приноровились к балкам весом и 120, и 140, и 180 тонн! Здесь «царит» прораб А. Александров, но ему, как и Стрельцову, поднимать конструкцию на высоту восемьдесят метров двумя кранами пока не приходилось.

Не в традициях «Уралстальконструкции» отступаться от трудных задач. Если требуется, к их решению подключают всех — от начальника до рабочего. В мае участок М. Терпиловского на ККЦ смонтировал 2500 тонн конструкций при плане 2000 тонн. Нелегко дается такой результат. Я видел, как монтажники на высоте орудуют тяжеленными полутораметровыми гаечными ключами. А ведь известно, что существуют всевозможные гайковерты, другие средства малой механизации, облегчающие труд.

...Высоко над отвалами вонзаются к небо пока что голые конструкции конвертерного отделения. Флаг будет далеко виден.


Плодотворное взаимодействие

Большой заслугой Иванова является то, что он в считанные недели сумел наладить постоянный и эффективный контакт с комбинатом. Радзиевского через пару месяце забрали первым заместителем министра черной металлургии в Москву. С пришедшим ему на смену И. Х. Ремезовым Иванов встречался с глазу на глаз еженедельно. На эти совещания они приглашали всех, кого считали необходимыми.

Мы перестали думать о металлопрокате, потому что эти вопросы Иван Христофорович снимал регулярно. Проблемы, связанные со всеми другими материалами, решались совместно. Скажу за свое СУ: мы направляли телеграммы в Госснаб или в в Главснаб, в Минтяжстрой за двумя подписями — директора комбината и управляющего трестом. Или министра черной металлургии и министра строительства — когда обращались в правительство СССР по вопросам материального снабжения.

Установился такой порядок — начиная с 1986 года трест для комбината строил дополнительно 20 тысяч квадратных метров жилья сверх плана. И за каждый квадратный метр нам шла тонна металла. При мне Иван Христофорович сказал Иванову:

— Вот давай 20 тысяч, и я тебе буду закрывать потребность в металле.


66

— В начале 1988 года, где то в феврале, спецрейсом в Магнитогорск прибыл член Политбюро, председатель Комитета партийного контроля при Центральном Комитете партии Михаил Сергеевич Соломенцев, — не преминул напомнить Андрей Николаевич Иванов. — Член Центрального Комитета — это был заоблачно высокий уровень руководителя. Впрочем, и мне грешно так уж прибедняться: руководитель такой большой стройки — это уровень, близкий к заместителю союзного министра. Например, с Владимиром Ивановичем Долгих мне приходилось путешествовать по стране, он занимал пост секретаря ЦК. Встречаться с Председателем Совета Министров СССР, с его заместителями, с министрами.

Я помню, мы БАМ строили, наш поселок Усть-Нюкжа располагался от Тынды на запад, в 300 километрах. Эти 300 километров по однопутной железной дороге мы ехали в специальном вагоне вслед за секретарем ЦК КПСС Долгих. На протяжении всех этих 300 километров — там много пересечений с речками, десятки мостов — стояли люди в тайге. Сколько же людей надо задействовать, потому что, видите ли, проезжает секретарь ЦК и ему надо обеспечить безопасность! Со всего Советского Союза, видимо, прислали этих людей, чтобы из под моста никто не выскочил, ничего не взорвалось под мостом. А ведь тогда еще никто и не слышал о каких-то там террористах. Только спустя время я сообразил, что ведь и я еду тем же самым поездом, значит, и меня охраняют...- Иванов всегда находил повод порадоваться своей судьбе.

Руководители треста, города и комбината встретили Соломенцева в аэропорту, позавтракали и поехали по маршруту, намеченному программой. Прежде всего секретарь ЦК отдал долг памяти моему отцу, потом колонна из десятка «Волг» примчалась к памятнику Владимиру Ильичу Ленину. После посетили громадный новый супермаркет «Маяк».

Затем поехали на конвертерный цех, встали напротив отделения машин непрерывного литья заготовок. Заканчивались фундаменты МНЛЗ. И велся вовсю монтаж металлоконструкций высокой части конвертерного отделения, где была в основном смонтирована отметка «63 метра», и цех уже приобретал контуры начинающего подводиться под крышу сооружения. Было, на что посмотреть, было, что показать. К тому же монтажники уже вышли на монтаж технологического оборудования.

— Мы считали, что обстановка на стройке более или менее нормальная, — казалось Иванову нравится перебирать детали давно минувших событий. — Как руководитель строительства я со всей ответственностью, правда, рискуя нарваться на недопонимание, счел целесообразным заявить Михаилу Сергеевичу: мол, приходит пора наших машиностроительных заводов, надо ускорить поставку технологического оборудования. Тогда конвертер будет пущен в эксплуатацию в срок.

Должен сказать, что Михаил Сергеевич производил впечатление мягкого, выдержанного, интеллигентного человека. Внешность очень симпатичная. В общем, не матерится, не кричит. Тем более оказалось, что он наш: руководил оборонным заводом в нашем областном центре, долгое время был председателем Челябинского совнархоза.

Михаил Сергеевич сразу дал нам понять, что приехал помогать стройке. Правда потом, наедине с Ивановым, Иван Христофорович Ремезов заметил:

— КПК — это карающий орган. Я не знаю случая, чтобы Комитет партийного контроля кому-то помог. Я зарекся и внуку своему накажу, чтобы он никогда туда не попадал.

Мне было известно, что «Матросская тишина» является тюрьмой КПК. И случалось, что не сумевший оправдаться перед Комитетом руководитель прямо с заседания направлялся на нары.

Но у нас дела складывались вроде неплохо. Михаил Сергеевич все у нас посмотрел, кажется, остался доволен. Перед отъездом из Магнитогорска он снова посетил меня, и мы помянули отца. У нас очень хорошая беседа состоялась. Настроение у нас у обоих как будто приподнялось после того, как я доложил, что план перевыполнили и сделали металлоконструкций уже более 50 тыс. тонн. В общем, стройка движется в соответствии с графиком, разве что материально-техническое снабжение малость захромало, потому что, когда поляки приступили к работе на сооружении стана «2000», с ними пришлось делиться металлом в большом объеме.

Соломенцев вернулся в Москву, и вскоре началась подготовка заседания по рассмотрению нашего вопроса на КПК. Тут на должность заместителя председателя Комитета ушел наш первый секретарь обкома КПСС Михаил Гаврилович Караваев. Он взял с собой туда заведующего отделом обкома Юрия Михайловича Ковалева. И вот этот Юрий Михайлович во главе солидной команды начал проводить эту подготовительную работу «по помощи в строительстве ККЦ».

Они требовали, а мы готовили им справки по многим вопросам: организационным, трудовой дисциплины, собственно подготовки к строительству, к выполнению постановления № 4, 34, сколько недоделок и сколько переделок было. Сметная стоимость ККЦ стала к тому времени уже на 60 млн. рублей дороже (комбинат на эту сумму вполне оправданно объем работ увеличил). Это все фиксировалось, конечно, там, на Старой площади.

Следующий этап — это совещание у Густова, первого заместителя Соломенцева. Туда вызвали всех министров, в том числе и машиностроительных. Принципиальный разговор состоялся. Не скажу, что я сильно трепетал, я совершенно спокойно себя чувствовал, тем более, что все основные вопросы были к Иванову. Наш министр Минтяжстроя Баширов сказал, что «Стройтрест» не за что ругать. Потом, здесь очень компетентно подошли к делу: рассмотрели график поставок оборудования, в чем как раз большое отставание и накопилось. В общем, совещание было нормальным, я думал, что так же будет и на КПК.

И вот мы туда пришли. Присутствовали: от комбината Апексимов, от Мичермета министр Колпаков, первый заместитель министра Минтяжстроя Почкин. От Минмонтажпецстроя был министр Михальченко. Здесь же министры, поставщики оборудования. Сидят члены КПК, Михаил Сергеевич во главе стола. Все вроде мирно.

Дали слово Иванову, он отчитался. Рассказал о проблемах. В общем-то, сильно не заострял, потому что Михаил Сергеевич совсем недавно лично посетил стройку. К тому же, мы им справки подготовили перед самым заседанием КПК.

И вдруг откуда-то взялись 15 млн. рублей недовыполнения, непонятные совершенно цифры. Как они это сделали? У нас же отчет есть, по его данным имеется перевыполнение. Признаться, я был в растерянности. Смотрю — министр тоже.

Потом выступал Михаил Иванович Почкин. Он говорил о том, что на стройке, имея ввиду параллельное проектирование и строительство, дела идут очень хорошо. Нужно только оборудование вовремя туда поставить. Я уже упоминал о том, что он боец, отважный, закаленный в таких перепалках. Герой Социалистического Труда, не боится ничего. Он начал убедительно говорить, расставил все акценты по своим местам. И Михаил Сергеевич вроде поддержал его:

— Да не беспокойтесь вы, не волнуйтесь. Я был на этой стройке, стройка нормальная, хорошая.

...Колпаков вышел, Почкин вышел. Почкин кинулся на Колпакова, а тот, как шкаф широкий, его поднял за грудки. Сцена еще та... А выводы такие были: Иванова предупредить, — это, конечно, не выговор какой-то. Но сам факт достаточно доброжелательного рассмотрения нашей стройки на КПК, на высшем карающем партийном уровне, естественно, наложил соответствующий отпечаток во взаимоотношениях с теми, от кого что-то зависело.


Испытанные большим бетоном

Я помню такой любопытный эпизод. Доменная печь, по-моему, 9-я. Северный тоннель водоводов. Пускать надо домну, а тоннель перегорожен, затоплен водой и с той стороны, и с этой.

Перегородка в полтора кирпича, заштукатуренная. Ее выложили перед испытанием этого куска тоннеля. Стена была нужна, чтобы провести испытание и чтобы при этом вода из Урала не попала в доменную печь. А когда закончили все дела, стенку надо было убрать, чтобы можно было забирать воду из реки для охлаждения. Время уже поджимало, водолазов вызывать — одна морока с согласованиями, а высота стенки всего-то метра три. Вот и решил Сорокин обойтись своими силами. И правильно сделал.

Утром, где-то в полвосьмого, Леонтий Борисович Сорокин приезжает на объект.

— Мужики,- говорит, — есть работа. Необходимо нырять и разбирать кирпичи этой стенки.

Сентябрь на дворе. Петя Кочетков, я и еще один студент с нами был — понятно, разделись и пошли. Ныряли. Один нырнул, другой, третий — так поочередно и ныряли.

Тоннель для таких условий солидный, глубиной в человеческий рост. Ломом долбили. Так в воде и раздолбали, размолотили все. Выныривали, ныряли и подавали. Разобрали, наконец. Отогревались у Сорокина в москвичишке, он там печку включил. Разобрали часа где-то за три. Кирпичи вытащили все.

Он нам тут же налил по стакану, и, по-моему, хлеба кусок каждому на закуску. Посадил в машину, развез по домам. Люби его не люби, уважай не уважай, но умел он людей подвигнуть на поступок, если надо. В самом деле, ну кто полезет нырять в ледяную воду — не старики же? Конечно это мы, три здоровых молодых парня.


67

— Приходится слышать от кое-кого из коллег-строителей, мол, имел 12, а то и 13 партийных взысканий, — говорит, немного рисуясь, Иванов. — Мол, сложности с собственной базой, сложности с субподрядчиками, сложности во взаимоотношениях с министерским начальством и партийным аппаратом, с проектировщиками и изготовителями металлоконструкций, технологического оборудования...

Да, в те партийные времена, как считается сегодня, руководить пять лет громадной стройкой — это, без преувеличения, сидеть на раскаленной сковороде. Понятно, есть в этом утверждении некая бравада, основанная на литературно-художественных образах той поры. С другой стороны, мне хорошо известно, что на коллегии Минтяжстроя очень часто ставился вопрос о соответствии занимаемой должности руководителей строительных комплексов. У нас же, в «Стройтресте», ни министр, ни коллегия никого пальцем не тронули — ни одного взыскания не было ни по партийной линии, ни по хозяйственной. Правда, не у каждого выдерживало сердце. Вот так, не дожив до пятидесяти, скоропостижно скончался секретарь парткома Плюшин.

Руководство такой стройкой ощущалось как задание Родины.

— Все эти годы я толком не спал, — признается Иванов. —. Сон стал такой: я с вечера засыпаю, потом часа в два просыпаюсь и лежу — у меня все дела прокручиваются в голове. И практически пять лет, до 1990 года, у меня было такое состояние, потому что спать не давал все время нарастающий объем работы. В течение дня столько много вопросов приходилось решать, что мозг видимо отдыхал очень мало, всегда был на взводе.

Сказывалось чрезвычайное напряжение. Только в 1990 году, когда дело к концу шло и готовились задувать конвертер, Иванова поощрил министр и дал путевку в круиз — на теплоходе в Италию. В первый раз он тогда за границу поехал. И во время этого круиза на ККЦ произошла плавка. Утром — они с заместителем министра Никитиным вместе плавали — об этом по радио объявили.

— Я сразу же уснул и проспал в каюте двое суток подряд. Так, в сущности, и не удалось увидеть, какая она есть эта Италия. — Иванов тянет из пачки сигарету, щелкает зажигалкой. — Однако, как ни парадоксально, сегодня мне кажется, что пять лет строительства ККЦ пролетели незаметно, быстро. Это были лучшие годы моей жизни.